Без помощи вашей

– Странно вы двое смотритесь. Парень тощий, а конь под ним хороший, не хуже вашего. Парень при мече, а вы, кайр, – нет. Если б я вас не знал, то решил бы, что вы – его пленный.

– Он мой оруженосец, – бросил Джемис. – Из дворян, потому конь. И это мой меч, не его. Клянусь, парню хватит секунды, чтобы подать оружие, а мне – чтобы кое-кому укоротить нос.

Кайр Гленн взвесил, ответить ли на подначку, но решил не связываться. Это тоже было странно.

– Проезжайте, – сказал Гленн и добавил: – Только хотя бы в замок сегодня не суйтесь. Заночуйте в городе.

– Почему вдруг?

– Там не рады гостям, особенно – после заката.

– С каких пор?

– Недели две. С тех пор, как Принцесса с мужем прибыла.

Собор Светлой Агаты по-прежнему стоял в лесах. Соборная площадь – одна из самых людных в Первой Зиме – изобиловала постоялыми дворами и трактирами. Джемис предложил:

– Не лучше ли, вправду, остаться на ночь в городе? В замок пойдем утром, милорд. Все больно нервные, могут и угостить болтом.

– Не думаю, что дотерплю до утра. Меня очень волнует поведение стражи. Город словно готовится к осаде. По-вашему, кайр, в чем причина?

Джемис пожал плечами:

– Надо быть чокнутым самоубийцей, чтобы осадить Первую Зиму, когда герцог в городе. А он здесь – флаг над замком.

– Тогда в чем дело?

– Гленн сказал: Принцесса приехала вместе с мужем. Думаю, этому горе-лорду Шейланду западники снова прижали хвост, и он прибежал сюда – прятаться.

– Но зачем усиленная боеготовность? Кто-то решил, что варвары сунутся в Ориджин? Абсурд!

– В знак уважения к графу… а скорее, к вашей сестре, милорд. Кастелян выслуживается.

– Хм… – Эрвин покачал головой. – Мне все-таки тревожно. Пойдем в замок сегодня.

– Не поесть ли перед этим? Вдруг что не так – силы пригодятся, милорд. И Стрелец, бедняга, истекает слюной.

– Не возражаю, поешьте и накормите пса. Но я вам компанию не составлю. Хочу кое-кого повидать, – Эрвин повернулся к храму. – После ужина ищите меня там.

Храм Светлой Агаты – многовековое детище Ориджинов – казался Эрвину почти столь же близким, как родной дом. В детстве он бывал здесь каждую неделю, если не чаще. Любой из сотни служителей собора – от младших служек до самого епископа – знал Эрвина в лицо. Сын герцога не ведал отказа ни в чем, по первой просьбе его впускали в любые уголки и закутки собора, отвечали на любые вопросы.

Маленького Эрвина приводило в восторг возвышенное, утонченное величие собора. Замок Первой Зимы был куда массивнее храма, но, сложенный из угловатых темных глыб, он выглядел угрюмым и вдавленным в землю. Собор Агаты, напротив, уносился ввысь. Стремились к небу колонны, причудливая форма и нежно-дымчатый цвет придавали им эфирной легкости. Тянулись вверх стрельчатые мозаичные окна, винтовые лестницы, ведущие в башни. Опорные арки выгибались к облакам, выбрасывая крышу на сумасшедшую высоту, и там, на птичьем полете, скрещивались меж собою. В потолке имелись многочисленные окна, они насыщали светом своды, и вершина собора сияла днем, маня к себе взгляды.

Эрвин знал здесь каждый закуток. Больше того, каждый угол хранил отзвук его воспоминаний. Вон там, в центре мозаичной спирали на полу, лицом к алтарю стояли они в детстве по церковным праздникам. Впереди Эрвин с сестрой, взявшись за руки, за их спинами – отец и мать, и Рихард подле отца. Рихард был наследником и почитался важной персоной, а Эрвину с Ионой отводилось место детей. Им было мучительно скучно во время богослужений, и они играли: выбирали кусочки из бесконечных проповедей епископа и склеивали в послания друг для друга. Когда Эрвин слышал подходящее слово, он сжимал ладонь сестрички. Слово за словом складывал фразу: «Пусть – вечер – будет – гроза», а она сигналила в ответ: «С – тобой – не – боюсь – гром и молния».

В южном нефе, в капелле Нисхождения, есть огромное и великолепное полотно, изображающее спуск Прародителей в Подземное Царство, а справа от иконы – малоприметная серебряная дверца. Она ведет в усыпальницу Ориджинов. Впервые Эрвину показал ее отец. Герцог вел десятилетнего сына вдоль череды склепов и скульптур, останавливаясь, чтобы сказать несколько слов о каждом знаменательном предке. Больше всего тогда Эрвину запомнились истории смертей. Ни один из тех, кого отец удостоил упоминания, не умер в своей постели. Кто погибал на поле боя, кто – в поединке, кого убивала лихорадка и гниющие раны, кто кончал жизнь во вражеских подземельях или на пыточных столах. Ни один не дрогнул до самого последнего вдоха, не взмолился о пощаде, не показал, что боится смерти. Вместе с Эрвином был Рихард, он насмешливо спрашивал брата:

– А ты бы выдержал, а?

Эрвин дрожал от ужаса. Не столько от кровавых описаний, сколько от самого места: он был уверен, что духи предков живут здесь, в этих склепах, в мраморных скульптурах… даже в сыром, прохладном, землистом воздухе! Он старался задерживать дыхание, чтобы не дать призракам заползти в легкие и поселиться в его теле. Каково это, когда в твоих внутренностях обитает призрак человека, погибшего страшной смертью?..