Без права на награду

Каждый слушал только себя. Елизавета Андреевна не успела больше сказать ни слова. Катя вскочила с постели, распахнула дверь и размашистым шагом направилась в кабинет мужа. Ее шатало. Через секунду оттуда как ошпаренный вылетел Шурка.

– Ты что наделала, мать? Она его чуть не бьет. Он ей руки завернул. Принужден был завернуть.

Из-за двери слышались сначала тонкие истошные крики, потом рыдания. Оправдывающийся, увещевающий голос мужа. Наконец, его грозный рык. На пол полетел письменный прибор. Что-то фарфоровое. Звон осколков. Кто-то порезался. Топот. Жалобные охи.

Наконец, Меллер вытащил жену с наспех забинтованной платком лапкой и, задевая ногами за ковер, понес в спальню.

– Все, – кивнула госпожа Бенкендорф. – Мы здесь больше ни к чему.

– Что ты ей сказала? – потрясенно спросил муж уже в возке.

– Что мне за гордость Бог детей больше не дает. И с ней может случиться то же самое. Тогда барон подаст на развод. Думаешь, чего она так всполошилась?

Александр Христофорович был поражен житейской сметкой супруги. Всей губернией мирили – только хуже. Приехала Елизавета Андреевна – и на тебе. Общее счастье.

Но одно ему стало ясно: жена также крушится об отсутствии следующего ребенка, как он. Впрочем, после Меллеров им грешно было ударить в грязь лицом. Первый раз случился еще в возке. А потом ночью дома последовало продолжение. Вспоминали себя молодыми. Находили, что и сейчас еще ничего.

По окончании маневров Бенкендорф получил чин генерал-лейтенанта, означавший внешнее благоволение. И стал ждать, пока его ушлют, куда Макар телят не гонял. Паче чаяния, он получил самую привилегированную дивизию – Кавалергардский и Конногвардейский полки, опора трона. Говорили, что великий князь Николай не выходил из кабинета государя, пока не добился своего. Верный человек должен оставаться рядом.

Дочка Соня родилась, когда отец снова был на маневрах. Еще через четыре года (Шурка уже носил голубой мундир) в Веймаре умер Константин, служивший посланником, а до него – Натали, от чахотки – и племянница Маша осталась сиротой. Бенкендорф поехал хоронить брата. Вернулся не один.

Елизавета Андреевна открыла дверь и отступила в глубь прихожей. Муж стоял, держа руки на плечах беленького хрупкого создания в лазоревой пелеринке с острым капюшоном.

– Я знала, что ты рано или поздно принесешь в подоле, – рассмеялась женщина. Она сознавала всю неуместность шутки, но сдержаться не могла. Присела на корточки и потянула к себе Машу. – Тебе у нас весело будет. Не дичись.

– Она плохо говорит по-русски, – успел вставить Шурка.

– Зато наши прынцессы целый день трещат на четырех языках – голова пухнет.

Госпожа Бенкендорф стала развязывать шнурки на ботинках племянницы. Сама. Не подпуская слуг.

– Я не писал об этом. Прости. Думал, сестра возьмет. – Он оправдывался, сам не зная почему. – Но прикинул, у нас ведь и правда веселее…

– Обхохочешься, – подтвердила Елизавета Андреевна.

Так их стало восьмеро. А могло быть и девять, и десять, если бы Александр Христофорович знал о сыновьях, оброненных где-то на просторах от Москвы до Варшавы. Но законной жене Бог не давал мальчиков. Как не давал когда-то Шурке саму Елизавету Андреевну.

Каждое Рождество они проводили в Водолагах. И только декабрь 1825 года выпал из этой череды.