Без права на ошибку

Гирыш никогда не катался на коньках, сначала пришлось научить его привязывать колодки к валенкам, а потом показать приемы скольжения. Парнишка часто падал, вставал и снова растягивался на утрамбованный снег около конюшни. Смех и горе с ним!

Незаметно приблизился условный час — пора идти на свидание с Машей. Но прежде необходимо еще оставить у дежурного записку Горбунову.

С Машей у них была договоренность встретиться на плотине заводского пруда у памятника Дерябину. Туда он и пришел первым, стал ждать.

Машу Валентин увидел еще издали. Среди других пешеходов она выделялась белой меховой шапочкой, такого же цвета воротником, муфтой и валенками.

«Узнает она меня или нет? — подумал Белокрылов. — От прежнего Иеронима ни во мне, ни на мне ничего не осталось».

На нем сейчас была ладно пригнанная добротная шинель под новым ремнем, теплая серая шапка и сапоги, начищенные до блеска. Бороду он сбрил полностью, а вот усы — маленькие, коротко подстриженные — оставил.

Но Маша узнала его сразу. Еще не доходя нескольких шагов, она улыбнулась и приветливо помахала рукой.

— Здравствуйте, Валентин Иванович!

— Здравствуйте, Мария Егоровна…

— Вы снова забыли свое обещание.

Белокрылов хотел спросить: «Какое обещание?» Но вспомнив, что дал слово называть ее просто Машей, виновато посмотрел на девушку.

— Пойдемте куда-нибудь, Маша, — предложил он.

— Пойдемте.

Валентин не решился взять ее под руку. Не сговариваясь, они направились в сторону заречных улиц, где было малолюдно и тихо. Падал редкий снежок. Валентин пытался сосредоточиться на чем-нибудь определенном И не мог, не мог начать разговора. Думалось о многом хорошем, которое переполняло его сейчас, и все же нужные слова не находились. Маша тоже молчала. Они шли рядом, изредка несмело поглядывая друг на друга, все замедляя и замедляя шаг.

Улица, по которой они брели, была пустынной. На углу узкого переулка остановились.

— Вы не замерзли, Маша?

— Что вы! Я одета очень тепло, а вот вы — в тонких перчатках руки, наверное, закоченели. Так?

— Ничуть. Мне очень тепло.

— Не верю, Валентин Иванович. Снимите перчатку, дайте проверить. Ну, конечно, ледышки!.. Прячьте в муфту, места хватит, в ней действительно тепло.

Валентин охотно подчинился. В пушистой мягкой муфте пальцы горячих и холодных рук переплелись, а через некоторое время трудно было понять, чьи горячее.

Смеркалось. В домах уже зажглись лампы. Первой пришла в себя Маша. Осторожно высвободив пальцы, она сказала мягко, но убедительно:

— Пора по домам, Валентин, уже поздно. Да и мама, наверное, волнуется.

Обратно почти всю дорогу они не шли, а бежали. Остановились только, когда миновали вешняки[2]. Обоим не хотелось прощаться.

— Пойдем, Маша, через Летний сад, тут есть тропинка-прямушка. Путь короче да и выйдем ближе к вашему дому.

Девушка согласилась. Валентин взял ее за руку и, петляя между кустарниками по склону сада, помог ей подняться до крайней аллеи, по обе стороны которой стояли высокие вековые деревья.

Маша остановилась, прислонилась спиной к тополю, чтобы справиться со сбившимся от быстрого подъема в гору дыханием. Кругом — ни души. Сад словно замер, ни звука, ни шороха. Валентин не удержался: снова нашел в муфте теплые нежные пальцы девушки и, перебирая их, гладил. Маша замерла. И снова как будто отодвинулись земля и люди, в целом мире остались только они вдвоем, два сердца, слитые в одно большое, горячее и нежное…

Прядка волос выбилась из-под шапочки Маши, и Валентин притронулся к прядке губами, а потом прижался щекой к девичьей щеке. Маша закрыла глаза, и вся подалась к нему.

— Вот мы и встретились, — скрипучий голос Курчавого Белокрылов узнал сразу. Он вмиг обернулся, но никого не увидел: должно быть, бандит стоял за деревом.

— «Пишите» обоих — мента и его шмару! — приказал кому-то Курчавый.

Из-за кустов выскочили двое мужчин с ножами и бросились к Валентину.

— Маша, беги! — успел крикнуть Белокрылов, отбиваясь ногами. Ему удалось выбить у одного из напавших финку, но он тут же ощутил острый укол в спину. Белокрылов нанес сильный удар в живот второму бандиту, тот согнулся и прохрипел:

— Пали в него, кончай шкуру!

Оставшийся без ножа выхватил из кармана наган.

— Не стрелять! Я сам! — снова совсем рядом просипел Курчавый, и Валентин почувствовал новый укол ножа в спину. Падая, он уже не слышал отчаянного крика Маши — не то от боли, не то от страха, не слышал, как от ворот сада донеслась пронзительная трель милицейского свистка…

В тот вечер на Базарной улице дежурил Петухов. Он, услышав женский крик в саду, бросился на помощь.

На месте преступления бандитов уже не оказалось. Пострадавших, мужчину и девушку, милиционер немедленно отправил в больницу. Белокрылова он не узнал, потому что лицо того было сплошь залито кровью.

В больнице Маша сразу пришла в себя. Превозмогая головокружение и пульсирующую боль в затылке, спросила у склонившейся над ней сестры милосердия:

— Что с ним? Он жив?

— Жив, милая, жив, успокойся. Разговаривать тебе нельзя, волноваться — тоже.