(без) Право на ошибку

Я с удивлением поняла, что мне, в общем-то плевать на мое прошлое в этом городе. И городу плевать на него. Я оказалась в незнакомом и знакомом, одновременно, пространстве, но это был как любой город на моем пути. Он был сам по себе ровно до тех пор, пока я не впущу его в свое внутреннее «я».

Просто город, в котором нам могли помочь.

Нас встречали. Тут же отвезли в апартаменты неподалеку от госпиталя — так было значительно удобнее, нежели в гостинице.

И оставили отдыхать.

Хотя отдыха с вопящей Радой, похоже, не предвиделось.

Я даже не могла хмуриться на непрекращающиеся истерики. Именно потому, что понимала — никакая это не истерика. И дело не в том, что я или Тома недостаточно за ней ухаживаем или как-то не так кормим.

Маленькая замороженная девочка растаяла и наконец-то решилась заявить миру о своих проблемах. Которые беспокоили ее все больше и больше.

Внутриутробная гипоксия, гипотрофия, синдром отмены. Дети наркоманов рождаются в момент наркотической ломки у роженицы и получают физическую зависимость, которую снимают еще в роддоме. А психологической они не помнят. Это вроде бы проходит мимо. Вроде бы. Зато мимо не проходят нарушения кровообращения, недостаточное питание, все эти долбанные вещества, которые моя радость получала «благодаря» своей матери и ее образу жизни. Органические поражения мозга. Врожденный порок сердца. Венерические заболевания. Синдром повышенной возбудимости, синдром мышечной дистонии, грыжа и миллион сопутствующих заболеваний.

Антибиотикотерапия. Массажи. Лекарства. Усиленное кормление по часам. Отсутствие зрительных и слуховых возбудителей. А главное — я рядом. Я старалась соблюсти золотую середину и не зацикливаться на залечивании ребенка, на бесконечном выяснении диагнозов. Но и не могла махнуть на что-то рукой. Не впадала в панику. Напротив, как-будто с каждой новой строчкой в огромной медицинской карте моей дочки я будто собиралась в кучу все больше, все больше верила в успех. Верила, что в моих силах сделать все практически идеально — может быть это не смогла бы среднестатистическая семья, и точно не смогло бы госучреждение или родители-наркоманы. Но я могла. И понимание, что не зря малышка попала именно в мои руки, заставляло меня верить, что все будет хорошо.

Но я ужасно нервничала на первом приеме. И на всех последующих. Не спала по ночам — мы дежурили с Томой по очереди, но это мало помогало. Продолжала каждое утро усилием воли приводить себя в порядок. «Держала лицо» — потому что знала, дай я хоть раз слабину, сорвусь в затяжную истерику.

И слушала, слушала, слушала.

Мы отменяли и исправляли диагноз за диагнозом, но проблем оставалось немало. И главные из них, из-за чего мы и приехали на диагностику, лечение и реабилитацию — это легкая форма ДЦП, которую нам обещали практически полностью убрать.

И растущая киста в головном мозгу.

Гадкая дрянь, которая давила изнутри и которую нужно было уничтожить.

Я выучила много новых слов. Часами просиживала в Интернете, пока Рада спала, разбираясь с терминами и методиками. Носила мою кроху на многочисленные обследования и процедуры. МРТ и оценка моторных навыков, план лечения от нейропедиатра, физиотерапевта, ортопеда и психолога. Физиотерапия, капельницы и краиниосакральная терапия. Испанцы одни из первых обратились к этой методике и применяли мануальные техники, направленные на работу с костями спины, чтобы восстановить правильное циркулирование спинномозговой жидкости. Рада на этих сеансах засыпала. Это была, пожалуй, единственная манипуляция, когда она спала, а не орала выматывающим криком, и я стояла рядом и осоловела улыбалась пожилому испанцу чьи пальцы порхали будто бабочки над маленьким тельцем.

Волшебник. Они все волшебники. Я верила.

— Девочке нужно сделать операцию.

Хирург смотрел на меня спокойно, а я кусала губы, чтобы не зарычать.

Да, я знала — уже понимала — что без этого никак. Новообразование надо убирать — лекарства не помогли. И также знала, что подобная операция всегда сопряжена с огромным риском.

Но альтернативы ей нет.

Я не собиралась возражать или отказываться. Я просто надеялась, что она не потребуется.

Врач это понимал и молчал, давал мне время не то чтобы прийти в себя от новости — в общем-то я знала, что так и будет.

Просто чтобы я собралась с духом и выдавила «да». Подписала все необходимые согласия. Зафиксировала в памяти день и час. Будто они сто раз не напомнят мне об этом.

И мельком подсчитала, сколько минут нам осталось до операции.

Четыре тысячи двести сорок.

Каждую из которых я намеревалась наслаждаться своей девочкой.

Ее процедурами. Присутствием рядом. Короткими прогулками по теплым, напитанным надеждой улицам. Редкими улыбками. Громким плачем. Удивлением, с которым она рассматривала свои пальчики.

Я даже позволила себе сидеть в кафе на открытых террасах с коляской, стоящей рядом. Как-будто все хорошо. Ничего не делала — просто пила кофе и смотрела на ярких прохожих. Подставляла лицо солнцу. Смотрела на спящую дочку. Иногда переписывалась с Володей, который даже готов был приехать. Смешной. И чужой — конечно я отказалась.