(без) Право на ошибку

Ее я простить так и не смогла. С моей-то любовью к анализу…Я еще давно поняла, что она знала, что происходит по ночам. Не могла не знать — квартира была крохотной.

И молчала, боясь потерять сожителя.

Мне даже не нужно было ее раскаяние. Такое со своим ребенком — с любым человеком! — делать нельзя. И точка.

Не все должно быть прощенным.

И боли по этому поводу не чувствовала. Радовалась только, что не случилось ничего страшного. В том возрасте я ведь могла и руки на себя наложить.

Я уткнулась в теплую макушку своей Радости.

С ней не будет ничего подобного. Вообще ничего плохого не будет. Я даже, став мнительной, подстраховалась и официально назначила опекунами Диму и Инессу, случись со мной что. Они не противились. Понимали как никто мое состояние. Несмотря на то, что жена моего бывшего мужа не была моей подругой, знала она, думаю, о моей жизни почти все. От Димы. Не высказывала жалости, за что я ей была благодарна. Но всегда молчаливо поддерживала.

Я покачивала дочку в вертикальном положении — она могла надолго так замереть, прижатая спинкой к моей груди и рассматривая окружающее пространство — и вздрогнула, потому что телефон снова тренькнул.

«Я внизу».

С недоумением посмотрела на часы. До отъезда еще минут сорок.

Хм.

И тут же сказала, не давая себе время передумать:

— Тамара, заканчивайте тут спокойно, пришлю за чемоданами кого-нибудь через пол часа.

Уложила Раду в коляску, к которой уже была прикреплена сумка с ее вещами, взяла наши документы, шубу и спустилась на лифте в лобби.

Веринский не сразу меня заметил.

Поднял голову от каких-то бумаг только тогда, когда Рада возмущенно заорала, не желая лежать во время бодрствования.

Тут же вскочил и помог разместить все наше барахло за столиком.

Я попросила кофе — никогда не лишний — и уселась с замолчавшей малышкой на кресло.

— Я рано, — прервал молчаливую паузу Веринский.

— Я знаю, — кивнула серьезно. — Но мы почти готовы, так что можно и с тобой посидеть. Не против?

— Нет, — голос мужчины охрип и он отвернулся.

Я почувствовала внезапную неловкость, но тут же стряхнула это ощущение.

— Много работы? — кивнула на бумаги.

— Как всегда, — пожал плечами. — Что еще делать если…

Он оборвал себя.

А мне вдруг стало интересно, как бы он продолжил?

…если компанию трясет из-за суда и журналистов?

… если ничего другого в жизни и не люблю делать?

… или если ничего другого и нет?

Но я подавила это иррациональное любопытство.

Меня это не касалось.

Принесли кофе и я начала устраивать Раду так, чтобы взять чашку, как вдруг Миша предложил:

— Подержать?

Удивленно уставилась на него. Он и сам, кажется, удивился своему вопросу, а на лице какая-то неуверенность, что ли. Думает, что не доверю?

Я встала и молча передала ему дочку, заметив его удовлетворение.

Мысленно пожала плечами и с удовольствием вдохнула аромат напитка.

— Младенцы довольно гибкие, — улыбнулась, глядя, как он пытается справиться с ужасом от пребывания на его руках чего-то маленького. Он устроил Раду так же как я, лицом к внешнему миру, только деревянно совершенно. И, кажется, малышку больше заинтересовало новое лицо в ее компании. Она изогнулась и откинулась, проверещав на ультразвуке.

— Ей плохо?! — паникующий Веринский это нечто.

Я рассмеялась.

— Нет, она довольна.

Он с облегчением выдохнул, а я вдруг подумала, что он мог бы точно так же держать своего ребенка. И знать, что значит тот или иной писк.

Осторожно поставила чашку и посмотрела на лицо мужчины.

Похоже, он подумал о том же. Меня прошибло выражением ненависти, направленной на самого себя.

Настроение испортилось.

Я молча допила кофе, сделала чек-аут, села в машину, в которой было установлено детское кресло. Он даже продумал то, что нам всем может быть тесно в одной машине, потому Тамара отправилась следом.

Аэропорт встретил шумом и суетой и там мне стало совсем не до разговоров. Рада, почему-то не заснувшая, устроила настоящую истерику, и пока я пыталась ее успокоить и пройти регистрацию вне очереди, все непонятные эмоции стерлись.

Так что с Веринским мы попрощались скомкано и поспешили к нашим воротам.

И только в самолете отправила ему сообщение

«Спасибо за все.»

Он не ответил.

ГЛАВА 19

Как же я боялась этого города.

Боялась выйти из самолета и впасть в истерику от запаха и вкуса, который мне был слишком знаком, которым я пропиталась за те три дня, что мы были здесь с Веринским.

Я путешествовала потом с Димой и всегда подальше от Испании. Чтобы не бередить воспоминания. И вот сейчас, вопреки всему, выбрала клинику Барселоны.

А может именно поэтому? Может я инстинктивно доверял больше людям, которые жили там, где я сама хотела бы жить? Мне нравилась испанская речь. Климат. Кухня. Мне нравились краски и запахи, дуновение морского ветра, проносящееся по Рамбла. Мне нравились изогнутые крохотные улочки и огромные проспекты с бутиками. Метро и молодежь, скверы и парки, Гауди и тончайшие пластинки хамона с вином. Я влюбилась в Барселону раз и навсегда, с того момента, как самолет оторвался от земли еще в Москве пять лет назад. И возненавидела ее так же сильно, как любила когда-то.

Но все изменилось.