(без) Право на ошибку

А еще я хотел вытащить ее из заторможенного состояния. И это удалось, потому что сначала обмякшая, как кукла, она все больше напрягалась в моих руках. А потом шипела уже рассерженной кошкой, и чуть ли не вырывалась, косилась ведьминскими глазами из которых на меня попадали прожигающие искры.

Но остановить меня было сложно.

Я с удивлением обнаружил, что рассказываю про то, что убило моего отца. Про то, что я считал любовь самой большой глупостью на свете. И ложью, которой люди прикрывают свои слабости и темные делишки. Про то, что не простил мать и не прощу никогда.

И увидел понимающий кивок.

— В чем-то мы похожи, Веринский.

Мы похожи больше, чем она думала. Но я не стал ей говорить.

Не знаю, сколько мы там просидели. Ни ей, ни мне не хотелось смотреть на часы. Слишком страшно. Настя только теребила в руках телефон, по которому с ней связались бы, если бы не нашли в госпитале. Но тут не найти было сложно — небольшая кофейня и комната ожидания на том же этаже, что и операционные, была наполнена переживающими, грустными, громкими, разными родственниками и близкими.

Как и мы, ждущими своего вызова.

Я рассказал о своей студенческой жизни, в которой, что было даже для меня сюрпризом, нашлось место веселым историям.

В ответ она поведала о каком-то адском походе в горы с Серениным, который они решили совершить во имя спасения брака, или что там еще, а по факту поссорились так, что никогда до этого, потеряв на переправе почти все вещи.

— Он не мог даже разжечь костер, представляешь? Очень Домашний Мальчик. А спичек всего ничего было. Так что мне пришлось демонстрировать свои дворовые умения.

Я почувствовал злобное удовлетворения от беспомощности соперника и сожаление за ее беспризорное детство. Но Настя улыбнулась и покачала головой:

— Многие ли могут похвастаться такой свободой? Мы целыми днями играли в лесу возле нашего района в казаков— разбойников, и я вспоминаю это время как лучшее в своем детстве.

Наверное, мы бы добрались и до других воспоминаний, но Настю окликнули.

Она дернулась, повалила стул и бросилась к координатору, который тут же начал что-то говорить.

Широко улыбнулась, быстро закивала и пошла в сторону выхода.

Совершенно позабыв про меня.

Винить ее в этом было не возможно. Шест для прыжка через ров никогда не станет жизненно необходимыми костылями. Впрочем, и костылями мне не хотелось быть.

Что ж, надо вставать, идти узнавать, как все прошло и в аэропорт, наверное. Настя будет сосредоточена на малышке, и ей не до меня.

Опустил голову и потер виски. Бессонные сутки, даже больше, давали о себе знать — пара часов в самолете ничуть меня не восстановили.

И вдруг, на полу перед собой, я увидел пару знакомых мокасин.

Резко поднял голову и уставился на Настю, которая смотрела как-то неуверенно и покусывала губы.

— Все прошло успешно, — сказала хрипло. — Мне разрешили пройти в реанимацию на десять минут. И… хочешь пойти со мной?

Сердце гулко стукнуло и забилось вдвойне сильней.

Я медленно поднялся, стараясь не спугнуть то, что сейчас происходило. И осторожно кивнул.

— Да.

* * *

Это были странные недели.

Нет, это были Очень Странные Недели.

С меня будто содрали защитный панцирь и подставили нежную кожу, никогда не видевшую солнца, прямым лучам.

Наверное, каждый человек не раз переживает в своей жизни переломные моменты. Становится на следующую ступень своего развития — или падает на дно.

Так происходило со мной. Всю жизнь я только наращивала доспехи и панцирь, а тут вдруг оказалось, что не панцирь мне нужен. Стержня достаточно. Иронии. Самодостаточности и уверенности в себе. А то что разбудили все эти события… Это не плохо. Не ужасно, во всяком случае.

Больно, но жизнь и есть боль.

Я училась быть нежной. Училась улыбаться. Насмешничать без злобы. Показывать свой страх или беспокойство.

Не только врачам или дочке. Или Томе. Веринскому тоже. Постоянно проверяла его — примет? Не будет издеваться? Интересно ему?

Принимал. Интересовался. Иногда отвечал даже — приоткрывал собственный занавес и давал заглянуть за кулисы.

Не знаю, зачем мне это было нужно. Возможно, чтобы примерить человеческие отношения на себя. Где можно быть настоящей, разной. Не добром и злом в чистом виде, не дурой, не шлюхой, не малолеткой, не ценным работником или бывшей женой, которую очень жалко. Без ярлыков — просто самой собой со всеми гранями. И притираться этими гранями к другому человеку, смотреть, совпадем ли? Затекать горячим воском в его выбоины, залечивая и заполняя их. Выдохнув от страха, поворачиваться спиной и верить, что удара не последует.

Он, кажется, понимал, что эксперимент. Бесился. Или мне так казалось? Я вообще ни в чем не была уверена. Слишком зыбко. Слишком неожиданно. Слишком недавно я расставила все точки над «и».

Слишком легко было влюбиться в такого Веринского. И, выгнав прочь всех прошлых демонов, заполучить новых.

Он обладал животной притягательностью. Не только для меня. Я смеялась, что вокруг пять баб сейчас будут выжимать трусики, а он лишь пожимал плечами. И раньше не считал, что то, что он ходячий секс, его заслуга. Сейчас тем более.