Без прощального письма

Монах посмотрел на часы.

– Звони, она должна быть дома.

Добродеев достал айфон…

Илона была дома и очень удивилась странной просьбе новых знакомых.

– Илоночка, это очень важно, пожалуйста, мы хотим проверить некую версию, – разливался Добродеев.

– Я там сто лет не была, – сказала Илона.

– Спроси, он заперт или нет? – подсказал Монах.

– Илоночка, он у вас запирается?

– Нет, по-моему. Сейчас поднимусь и посмотрю.

– Не запирается, – прошептал Добродеев.

Монах удовлетворенно кивнул.

Добродеев положил айфон на стол. Оба напряженно уставились на блестящий аппаратик. Оттуда долетали невнятные звуки, хлопанье двери, шорохи. И вдруг Илона вскрикнула. Добродеев схватил айфон и закричал:

– Илона! Что случилось? На вас напали?

– Я ударилась, тут низкая притолока. Сейчас! – И вслед за этим ее возглас: – О господи!

– Илона? Что?

– Тут все перевернуто! – теперь закричала Илона. – Ничего не понимаю! Мона говорила, на чердаке могут жить бомжи… Неужели? Все ящики! Одежда, обувь… Папки с рисунками! Какие-то бумаги! Все рассыпано! Все же было аккуратно сложено… Да что же это такое!

Шорох, негромкий глухой стук и тишина. Добродеев и Монах напряженно прислушивались, но из телефона больше не долетало ни звука.

– Надеюсь, у нее все в порядке, – заметил Добродеев.

– Уронила телефон, – сказал Монах. – Вставай, Лео, пошли к Илоне.

…Илона отперла им не сразу. Была она разгорячена и растрепана, одета в коротенький пестрый сарафанчик, с тряпкой в руке.

– Ой! Заходите! Я убираюсь на чердаке. Просто поверить не могу! Кому нужно было рыться в старых вещах! Там же ничего ценного нет… И главное, я понятия не имею, когда это случилось.

– Вы так внезапно пропали из эфира, что мы решили проверить, все ли в порядке, – сказал Добродеев.

– Мобильник упал, я не сразу нашла. Там все разбросано, даже ступить некуда.

– Можно посмотреть? – спросил Монах.

– Конечно. Если хотите. Только надо подняться по лестнице.

Илона окинула взглядом их внушительные фигуры.

– Мы по очереди, – успокоил Монах.

И они полезли на чердак по хлипкой деревянной лестнице. Ступени душераздирающе трещали, и Добродеев жалел, что не остался внизу. Монах, сопя, поднимался вслед за журналистом. Поднявшись, они стали на пороге, рассматривая картину страшного разора, представшую их глазам. Груды старой одежды и обуви, старых журналов и учебников, поломанные тумбочки и стулья, этюдники и коробки с высохшими красками, вываленные из опрокинутых ящиков тетради, рукописи, альбомы с набросками. В центре беспорядка стояло царское кресло с высокой спинкой, обитое потертым красным с золотыми лилиями штофом.

Столбы пыли, пронизанной тонкими золотыми копьями закатных лучей, запах старой дачи и тлена завершали невеселую картину.

Монах и Добродеев переглянулись. Монах приподнял бровь и почесал под бородой.

– Мона рассказывала, как в некоторых домах в стенах или на чердаке живут бомжи, – сказала Илона. – Мона – это моя подруга. А хозяева ничего не подозревают. Я уже не знаю, что и думать. Может, это Рудин или его убийца? Зачем? А как вы узнали? Почувствовали?

– Зачем-то они влезли к вам, правда? Возможно, обыскивали дом. Как видите, мы не ошиблись.

– Но тут же ничего нет!

– Кресло то самое? Прабабушкино? – спросил Монах, указывая на кресло. – С картины?

– Ага. Бабушка Аня очень его любила. Мы думали обтянуть заново и поставить в гостиной, но все руки не доходили… Да и денег лишних не было.

– А это что? – Добродеев кивнул на опрокинутый ящик, откуда вывалились папки, альбомы, свернутые в рулоны листы ватмана.

– Прабабушка в молодости много путешествовала, там всякие зарисовки. Вы не подумайте, здесь всегда был порядок, все аккуратно сложено. Здесь даже можно жить. В углу есть диван… только сейчас его не видно. Я, маленькая, пряталась тут, представляла, что это мой корабль.

Монах наклонился, поднял с пола альбом, пролистал. Карандашные наброски, быстрые точные штрихи, твердая рука… Верблюды, барханы, кустики с мелкими цветками, висящий в воздухе город с минаретами и куполами, по-видимому, мираж, тощие куры, гребущие в мусоре, тощие спящие в тени жалких глиняных стен собаки. Женские лица, молодые и старые, красивые и уродливые, накрученные вокруг головы платки и шали, мониста, серьги, шальвары, турецкие туфли с загнутыми носами, дети, мужчины в халатах и тюбетейках, базар с горами дынь, арбузов, персиков и помидоров, медные кувшины и блюда, глиняная посуда, ювелирные украшения, халаты и ткани, нищие с протянутой рукой, уличный музыкант с дудочкой…

Монах почувствовал, как в уши врывается гортанный говор и гомон толпы, рев верблюдов, удары кузнечного молота, он словно обонял запах дыма и горелого хлеба, чувствовал кожей обжигающий адский жар солнца…

– Илона, вы позволите покопаться в бумагах? – спросил он. – Я хочу знать, что здесь искали. Я мог бы прийти… да хоть завтра.

– Конечно! Но я не понимаю… Вы думаете, это Рудин? Или они вдвоем с убийцей? А потом он его…

– Я тоже не очень понимаю, моя девочка. Можете описать украденный автопортрет?