Без срока давности

— Рекомендую не появляться ни на работе, ни на улице до моего особого распоряжения. Все медикаменты и приспособления храните при себе дома, — командирским голосом чеканил генерал.

Так и просидел начальник лаборатории, что называется, взаперти, не высовывая носа из квартиры почти две недели. Только и мог позволить себе, что постоять у раскрытого окна, подышать свежим воздухом после дождя. Из окна была видна Москва-река, по которой весело сновали последние трамвайчики и белые пароходы. Доносилась музыка духового оркестра из парка имени Горького, расположенного на противоположном берегу.

Про себя Могилевский отмечал: игра действительно стоила свеч, если всесильные органы госбезопасности прибегли к таким строгим мерам конспирации. Кого именно тогда убрали, узнать будет, скорее всего, не так просто. Ни Судоплатов, ни другой генерал госбезопасности — Эйтингон — спустя годы не могли или не захотели называть личность ликвидированного агента. Говорили лишь, что это был какой-то солидный специалист в своей области, собиравшийся уехать в Польшу.

Как бы то ни было, но слухи об участии Могилевского в террористических акциях просочились через плотную завесу молчания их организаторов и исполнителей. А может, и сам Могилевский по пьяному делу проболтался, хвастаясь своими заслугами. Доносительство в ведомствах Берии — Абакумова не только практиковалось, но и поощрялось. Словом, разговоры о его тайных делах пошли сначала среди сотрудников спецлаборатории, потом в других отделах.

Выше уже отмечалось, что после окончания Великой Отечественной войны и особенно когда стали публиковать материалы о зверствах фашистов, деятельность лаборатории по испытанию ядов на людях официально была свернута. Советский Союз выступил с серьезными обвинениями немцев в преступлениях против человечности. Главными доказательствами преступных деяний служили материалы о применении фашистами для умерщвления людей газов, различных химических, биологических препаратов и о проведении других нечеловеческих экспериментов над узниками концлагерей с «причинением людям страданий либо со смертельным исходом». В подобной ситуации было совсем некстати засветиться информацией о том, что точно такие же исследования и приемы осуществлялись и в Советском Союзе. Любые слухи о темных делах Могилевского и его заказчиков угрожали большим международным скандалом.

И он разразился. Точнее, не скандал, а пока нелицеприятный разговор между начальником лаборатории и Муромцевым, еще перед тем как тот покинул лабораторию и порвал связи с госбезопасностью. Инициатором его тогда выступил сам Муромцев. Последний даже грозился поставить перед руководством вопрос об ответственности Могилевского за садистские опыты над заключенными. Это было похоже на провокацию. Григорий Моисеевич напомнил Муромцеву, что наиболее эффективные токсины и яды разрабатывал он лично и сам не раз присутствовал на их испытаниях.

— Почему же тогда вы не возмущались и не протестовали? — усмехнулся начальник лаборатории. — А теперь чистеньким захотелось стать?

Муромцев ничего не ответил. Лишь скривил губы и отошел в сторону. Почему-то (почему?) тот разговор неблагоприятных последствий для Муромцева не имел. До прихода в лабораторию он работал в Институте экспериментальной ветеринарии заведующим лабораторией микробиологии. Там же познакомился с Могилевским. Еще в 1935 году стал доктором биологических наук, правда, без защиты диссертации — по совокупности научных работ. Как видим, тогда подобный путь к получению ученых степеней считался обычным явлением. Ему она была присвоена на основании специального правительственного решения «за выдающийся вклад в развитие науки». Но начальником лаборатории НКВД сделали не его, а Могилевского, что Муромцев, вероятно, переживал долго и болезненно.

Как сам Муромцев рассказывал следователю по особо важным делам Прокуратуры Союза ССР Цареградскому несколько лет спустя, на допросе 4 марта 1954 года, он «был не в состоянии переносить эту обстановку непрерывного пьянства Могилевского, Григоровича, Филимонова вместе с работниками спецгруппы». По его словам, сам Могилевский при проведении испытаний ядовитых препаратов поражал всех своим зверским, садистским отношением к заключенным.

Муромцев утверждал, что «некоторые препараты вызывали у заключенных тяжелые мучения. Ко всему этому у меня начались большие неприятности с женой, которая, видя мое тяжелое нервное состояние и частое отсутствие по ночам, устраивала мне скандалы.

Я заболел, вынужден был вызвать к себе Блохина, начальника спецобъекта, и со слезами уговаривал его помочь мне освободиться от этой работы. С Филимоновым я не стал говорить, так как он к этому времени спился. Очевидно, Блохин доложил обо мне Судоплатову, так как после этого меня на дежурства вызывать перестали…».