Без срока давности

— Говорил, что опьянею с непривычки… — прохрипел он, уже не понимая, что с ним происходит. Живот пронзила резкая, невыносимая боль. Он попытался издать крик о помощи, но из перекошенного рта вырвался только сдавленный выдох. Ноги подогнулись, стали ватными. Потапов неловко повалился на пол, ударившись затылком об угол кушетки, и затих. Смерть наступила почти мгновенно. Первый эксперимент завершился.

Несколько секунд все ошеломленно молчали, глядя на неподвижно лежавшего на полу человека, широко раскинувшего руки и ноги.

— Ну слабак, — почесав живот, разочарованно произнес Хилов. — Я-то думал, что он хоть немного еще побудет в сознании, поговорил бы с ним немного перед смертью…

— Вот и все. Рубикон перейден. Обряд жертвоприношения свершился, — как-то отрешенно выдавил из себя Муромцев. Ни на кого не глядя, он молча пошел из комнаты.

— Отмаялся, грешный, — констатировал Филимонов-младший. — А все-таки это лучше, чем расстрел.

— Хилов, — почти шепотом обратился Могилевский к ассистенту, будто боялся, что Потапов сейчас встанет. — Позови санитаров. Пускай унесут тело.

Григорий Моисеевич хоть И пытался бодриться, но все же испытывал естественный для обычного человека трепет перед таинством смерти. Тем более к которой оказался непосредственно причастен. Со временем у него это пройдет, но первого смертника — Потапова, которого он отравил, Могилевский запомнил на всю жизнь. Что-то было в этом инженере-текстильщике трепетное, дребезжащее. Он так страстно цеплялся за жизнь и всему по-глупому верил, наивно считая, что кто-то там, далеко наверху, все же разобрался в его деле, докопался до истины и признал его невиновность. Эта детская вера была в его больших, светившихся искренней радостью глазах, в худой, нескладной фигуре с длинными руками.

Между тем с санитарами вышла задержка.

— Кто-нибудь уберет труп? — раздраженно выкрикнул Блохин.

— Есть. Сейчас. Сию минуту организуем, — по-военному отрапортовал Хилов. Он резво выбежал из помещения.

Ну а судмедэксперт Семеновский деловито сновал вокруг лежавшего на полу трупа. Он пощупал пульс, осмотрел зрачки. Светившиеся всего несколько минут назад надеждой глаза Потапова неподвижно уставились в потолок. Семеновский взял со стола газету, спокойно развернул ее и накрыл лицо покойника.

— Мертв? — почему-то спросил Могилевский.

— Мертвее не бывает, — ответил эксперт.

У Могилевского все еще дрожали руки. Он совершенно забыл про свой секундомер, который продолжал отстукивать секунды и минуты. Собственно, хронометрировать было нечего. Вся процедура отравления заняла не больше полутора минут.

Все, кроме Блохина и Семеновского, оставались в некотором оцепенении. Полковник Филимонов махнул еще рюмку водки и вышел. Следом за ним направился Блохин, перешагнув через лежавшее на его пути неподвижное тело.

А вновь появившийся в кабинете Хилов и судмедэксперт Семеновский буднично, без излишних эмоций занялись покойным. Они бесцеремонно переваливали его то на бок, то на живот, потом вернули в прежнее положение, подобрали руки и ноги, чтобы труп меньше занимал места. Срезали на робе пуговицы, обнажили грудь. Семеновский надавил на живот и стал принюхиваться к запаху, исходившему изо рта недавнего «пациента». Потом почему-то еще раз проверил реакцию зрачков на свет и, окончательно убедившись в ее отсутствии, спокойно резюмировал:

— Итак, товарищ Могилевский, ваш первый объект исследований благополучно скончался. От него пахнет водкой и горьким миндалем. Других явных признаков отравления я пока не вижу, но сказать, что сработано чисто, пока не могу.

— Но вы не станете отрицать, что мы применили очень надежный препарат, убивающий почти мгновенно, — не преминул вставить Хилов и добавил: — Не напрасно же трудились над рецептом…

— Теперь нужно посмотреть, что там внутри организма. Попрошу доставить тело в мою судмедлабораторию, — холодно распорядился Семеновский. — Труп должен остыть и отлежаться пять-шесть часов. Таков порядок. Заключение передам завтра к вечеру.

С этого дня «материал» — заключенные, приговоренные к высшей мере наказания, — стал поступать в лабораторию массовым потоком. Решено было испытать для начала действие всех имеющихся в наличии ядов, подробно зафиксировать клиническую картину их воздействия на организм, чтобы затем перейти к корректировке и изготовлению новых препаратов с заданными свойствами.

Начали опыты с безвкусовым производным иприта и большими дозами бензендрина, но эффективные результаты получить долго не удавалось. Отравили несколько человек. Но после этих препаратов оставались характерные следы насильственной смерти. Такие отравления неизбежно обнаруживались дотошным Семеновским при каждом вскрытии.

Могилевский уже не дрожал и не нервничал, отправляя на тот свет очередных пациентов. Что-то в нем отвердело, умерло в душе. Он даже стал замечать, что перестал быстро пьянеть. Пил много, но алкоголь разбирал его медленно. Больше тяжелел, становился неподвижным и, если перепивал, просто падал и засыпал.