Без срока давности

К девицам, покупаемым за деньги и вино, Хилов относился противоречиво — с презрением, с жалостью, с ненавистью. А вот к Жене, даже когда лишь вспоминал о ней, испытывал странную сердечную боль и нежность.

Едва у него выдавалось свободное время, его мысли сразу же переключались на нее, на фантазии о том, как произойдет их новая встреча. Ефим представлял себе, как он приезжает к ней на такси, в аккуратной форме, обязательно с цветами. А она при виде его, такого серьезного и привлекательного, не поверив своим глазам, растеряется, начнет извиняться за свои оскорбительные слова. Он великодушно ее простит, после чего Женька сразу же бросится ему на шею и со слезами счастья начнет оправдываться:

«Я тогда так перепугалась, потому, не помня себя, накричала всяких нелепостей… Потом опомнилась, восстановила в памяти ту ночь, нашу любовь, твои ласки, затосковала и даже ездила в Марьину Рощу, искала твой дом. Но так и не нашла. Тогда было темно, я ничего не запомнила, а утром была так взволнована, что бежала, не разбирая дороги. Только у вокзала опомнилась. Но я верила, что ты меня найдешь, и ждала каждый день твоего приезда. Понимаешь, любимый мой, я верила…»

Он крепко сжимает ее в своих объятиях. Потом она суетливо собирает в чемодан свои вещи, он сажает ее в такси и привозит на свою квартиру в Марьину Рощу. С этого времени Женька становится хозяйкой в его доме. Потом у них рождается сын, и они живут долго и счастливо.

Так прошло два года. Приход Могилевского и те перемены, которые произошли с его появлением, интенсивные исследования, организация и проведение экспериментов с приговоренными к смерти людьми, открытие «больничных палат» всецело захватили Хилова и не позволяли выкроить свободный день, чтобы съездить в Мытищи. Он уже давно себе внушил, что она его помнит, ждет, тоскует и считает дни и часы до его появления. Да разве могло быть иначе? Капитан Наркомата внутренних дел, первый помощник начальника спецлаборатории, имеющий отдельную квартиру, получающий солидную зарплату, а главное — имеющий огромную власть над людьми, приговоренными к смерти, а кто она? Простая провинциальная девушка. Ну пускай красивая. В такого мужчину, как он, просто невозможно не влюбиться, даже если на взгляд привередливых людей он и не слишком пригож собой. «Любовь зла, полюбишь и козла!» — приговаривал Ефим, когда вспоминал свои недостатки, хотя вовсе не относил себя к этим рогатым животным с бородой.

Когда Хилов предавался радужным мечтам о будущей счастливой семейной жизни, больше всего ему хотелось увидеть огорошенную веснушчатую физиономию лаборантки Анюты Кирильцевой. Перед его глазами возникала сцена, как он приводит Женю в лабораторию, представляет сослуживцам свою красивую жену. Эта Анюта воображает о себе невесть что. А сама небось переспала, считай, со всеми. Даже с вонючим зэком Аничковым. А его, Ефима, не пожелала. Так пусть сразу же сдохнет от зависти, когда увидит его шикарно одетую красавицу жену с ее роскошными волосами, завидной фигурой и точеными ножками.

Наконец после первых удачных опытов в новых «палатах» Хилов получил отгул в будний день и поехал на пригородном поезде в Мытищи. На вокзале ему сразу же рассказали, как дойти до Огородной улицы. Она находилась неподалеку.

Дом № 12 удалось найти быстро. Про себя Ефим отметил, что в нем проживало несколько квартиросъемщиков, поскольку со всех четырех его сторон имелись входные двери. Перед одной из них на крыльце сидела маленькая высохшая старушка в ватной стеганой телогрейке. Ее голова была замотана серым, неказистым платком. Перед ней стояло ведро с водой. Увидев Хилова в шинели, она запричитала:

— Ой, товарищ военный! Помоги, милок, ведро никак не подниму в дом. От колонки донесла, а дальше ноги отказали. Сил нету.

Ефим помог старушке внести ведро в дом. Огляделся: по всему, в комнате старушка жила не одна. Стояла и вторая кровать, рядом с которой на этажерке красовался патефон и стопка грампластинок. Крепдешиновое платье висело на стуле, явно не старушечье.

— Бабуля, а Евгения Викторовна Кораблева в этом доме проживает?

Старушка состроила испуганные глаза, прижала кулачок к губам.

— Здеся. Ты забирать ее, штоли, пришел? — опасливо спросила она.

— Да, хотелось бы забрать с собой в Москву, — невесело отозвался Хилов.

— Дык это он сам заставлял ее дифисит под прилавок прятать! — зашумела старушка. — Ножик приставит к горлу да говорит: пойдем, а то порешу. Вот она и ходила с имя. Опосля придет, упадет на кровать да ревет. Я ей: чего голосишь, дура, сходи куды надо да сама и заяви. Гляди, потом поздно будет.

— А она чего? — не соображая, о чем идет речь, спросил Хилов.

— «Чего», «чего»! Махнет рукой, и все. Вот и домахалась, видно…

Рассказ старушки заставил Хилова нахмуриться. По всему выходило, что его красотка пусть и не по своей воле, но впуталась в темную историю, сделалась соучастницей местных спекулянтов. Ефим сел на стул, задумался. Потом вскочил, заходил по комнате. Старуха открыла шкаф, показала тюк с вещами.