Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Я был совершенно разбит и никак не мог собрать себя по кусочкам, а когда оставил эти попытки, то оказалось, что быть разбитым не так уж плохо. Я чувствовал спокойствие, легкость и свободу. Но потом боль вгрызлась в меня еще глубже, охватила все тело. Я ощущал ее на уровне костей, но почему-то казалось, что в этом нет ничего страшного. Боль не сокрушила меня.

Передо мной расстилался океан. Тут и там прокатывались свэлы, а за мысом красиво разворачивались волны. Вот здесь, в этих самых волнах, отец научил меня летать. Они останутся со мной навсегда, как и целинная трасса, проходящая прямиком сквозь мое сердце. Я поднялся на ноги.

Песок доходил до лодыжек, равномерно поддерживая со всех сторон. В шелесте прибоя мне послышался шепот отца. Он просил довериться той вздымавшейся в Мексике волне, поверить, что угрожающая стена изогнется и примет меня в свою ласковую утробу. И тогда мне откроется самое главное – вожделенное пространство чистого счастья, где нет места всякой там шушере.

Стоя у оконечности мыса в Топанга-Бич, я всмотрелся в лицо далекой волны. Где-то в овальном просвете я, наконец, разглядел то, что всегда пытался показать мне отец. Жить – это больше, чем просто выживать. Внутри каждой бури скрыто спокойствие, а сквозь толщу тьмы всегда пробивается лучик света.

Эпилог

27 лет спустя я ехал…

…к Мамонтовой горе со своим шестилетним сыном Ноа. В Лоун-Пайн я, как всегда, указал ему на вершину Маунт-Уитни. Окруженная ореолом снежной пыли, она одиноко возвышалось в ярко-синем небе. Оторвавшись от своего «Геймбоя», Ноа мельком взглянул на массивную вершину, зевнул и внезапно спросил:

– А твой папа тоже всегда показывал тебе Маунт-Уитни, когда вы ехали к Мамонтовой горе?

– Ну да, – ответил я.

– Правда, что ты съезжал по карнизу в четыре года?

– Ага.

– Но ты ведь не будешь заставлять меня съезжать по нему, правда? – сказал он.

– Нет. Тогда были другие времена. Отец заставлял меня делать такие штуки, что если бы я вдруг решил повторить их с тобой, меня бы арестовали.

– Что, правда? – спросил Ноа.

– О да! – подтвердил я.

– А что, например?

К тому времени как мы добрались до Бишопа, я пересказал Ноа все наши лыжные хроники, от Лос-Анджелеса до Юты. «Геймбой» давно был убран в карман на заднем сиденье.

Ноа засыпал меня вопросами, и я отвечал на них как мог. А когда мы выехали из Бишопа и начали подниматься по склону Шервин Грейд, он спросил об авиакатастрофе. Я ненадолго замолчал. Голые факты Ноа уже знал – мой шрам на подбородке давно не давал ему покоя. Теперь пришло время добавить подробности, опуская лишь самые кровавые. Я хотел снять со своего испытания завесу тайны, чтобы Ноа понял главное: глубоко внутри каждый может найти в себе силы справиться с тем, что кажется непреодолимым. Каждый, а уж тем более он…

* * *

Через сорок минут, по дороге к нашей старой хижине, машину повело и занесло на снежную обочину. Был сильный снегопад. Я вырулил на дорогу, остановился и взглянул в зеркало заднего вида. Ноа, прищурившись, размышлял над подробностями жуткого путешествия, которые я только что ему изложил.

– Вот такая история, – подытожил я.

– А тебе было страшно? – спросил он.

– Да, но я был в шоке, – ответил я. – Думал лишь о том, чтобы спуститься. Некогда было бояться.

Я открыл свою дверцу, затем его, и Ноа ступил на свежую снежную целину. Он был в полном порядке, глаза ясные и блестящие. Ноа поддел снег ботинком, и кристаллики разлетелись в стороны.

– Завтра можно будет отлично скатиться по целине, – сказал он, повторяя мои восторженные интонации.

– Ага, – ответил я. – Если хочешь меня о чем-то спросить, не стесняйся, спрашивай. Ты можешь спросить меня о чем угодно, понимаешь?

– Я знаю, – ответил он.

* * *

Я всегда хотел узнать, что же именно пошло не так во время нашего полета в 1979 году. Мне понадобилось 27 лет, чтобы собраться с духом и, наконец, выяснить это. Я запросил официальный отчет Национального комитета безопасности на транспорте о нашем инциденте. В отчет была включена стенограмма переговоров пилота с диспетчерами.

Получив его, я встретился в аэропорту Санта-Моника со своим товарищем Майком Энтином. За плечами у него было более 25 лет полетов. Когда я уселся на переднее сиденье его четырехместной «Цессны», увидел все эти переключатели и рукоятки и разглядел через лобовое стекло радарную вышку, к горлу подкатил ком, а сердце бешено заколотилось. Небо было голубым, но на душе у меня сгустился сумрак, словно все вокруг внезапно заволокло тучами.

– Вы были обречены с момента взлета, – сразу же сказал Майкл.