Без вести...

— Эрвин, — обратился он к лейтенанту, — вы можете присесть.

— Чем могу быть полезен, господин полковник? — спросил Милославский.

— Я очень сожалею, господин Милославский, если мое сообщение несколько огорчит вас.

— Слушаю...

— Мне поручено объявить вам, господин оберштурмфюрер СС, — в голосе полковника прозвучала едва уловимая ирония, — что лагерь «Пюртен-Зет» закрывается...

— Как? — комендант вскочил с прытью, несвойственной его возрасту.

Полковник тоже поднялся.

— Да, принято решение о закрытии лагеря «Пюртен-Зет».

— Кем принято это решение?

— Ведомством, которое я имею честь представлять, господин комендант.

— Такое решение может принять либо управление Верхнего комиссара по делам беженцев при Организации Объединенных Наций, в ведении коего находится лагерь, либо американская военная администрация.

Последние слова Константин Витальевич произнес холодно и даже несколько враждебно. Это вывело полковника из состояния равновесия.

— Я принужден напомнить вам, господин комендант лагеря, чтоб вы не забывались... В Федеральной Республике Германии могут распоряжаться немцы, только немцы... Русские и-и-и... э-э-э... представители других наций обязаны уважать законы нашей страны.

— Я согласен с вами, господин полковник, но... но я должен поставить в известность Международную организацию, в ведении коей находится вверенный мне лагерь.

— Это ваше дело, господин комендант... Я лишь требую безусловного исполнения решения моего командования. В течение трех месяцев, то есть в срок до первого июля, все помещения лагеря вы обязаны освободить и передать в распоряжение военного командования.

— Да... Но в лагере живет около полутораста семей, куда их деть?

— Об их судьбе должна позаботиться Международная организация, на которую вы только что изволили сослаться... У вас есть вопросы ко мне, господин комендант?

— Нет.

— Честь имею...

Полковник откозырнул двумя пальцами и направился к выходу. За ним молодцевато последовал лейтенант. Через несколько минут под окном фыркнул черный «мерседес». Только теперь комендант и его секретарь осознали ошеломляющую новость.

— Я его хорошо помню, — заговорил Нечипорчук — Только фамилия у него была другая, не фон Шеффер. Оберштурмбанфюрер СС, вот кто он, из политического отдела лагеря Освенцим. Разрешите, Константин Витальевич, рассказать подробнее?

— Настоящую фамилию его не советую вспоминать, — усмехнулся Милославский.

Нечипорчук понимающе кивнул.

— Я в чине обер-вахмана прибыл в лагерь около Освенцима. Там тогда содержалось до двухсот пятидесяти тысяч заключенных. Целый комбинат с новейшим оборудованием и механизмами. В первую очередь мы перерабатывали евреев, комиссаров... И все это делалось на глазах у этого самого оберштурмбанфюрера.

Милославский лениво поднял взгляд на Нечипорчука, несколько секунд с недоумением смотрел на него и спросил:

— А зачем вы мне об этом рассказываете? Хотите разжалобить?

— Нет, Константин Витальевич. Это я, пожалуй, больше для себя.

— Ну, а сам этот полковник вешал, убивал?

— Всякое бывало: и вешал, и убивал. Помню, у него огромная черная овчарка была, с желтизной на брюхе. Страшнее нельзя выдумать зверя. От нее много людей погибло... Один раз приехал в Освенцим какой-то штандартенфюрер из Берлина. Гость и этот самый фон Шеффер осматривали лагерь, а мы, охранники, сопровождали их. Фон Шеффер и похвастайся, что кобель за три минуты умертвит человека. Гость не поверил... Тогда вывели какого-то пленного, вроде русского, и Шеффер спустил овчарку. Она в два прыжка подскочила к пленному, сбила с ног, вцепилась в горло. Что-то хрустнуло. Ровно через три минуты тот был мертвым...

Милославский зевнул.

— Сильный человек, — сказал он, потягиваясь, — и должен быть таким, как этот полковник. В наш суровый век слюнтяи не в моде. Я завидую сильным.

Милославский поднялся. Это означало, что аудиенция окончена.

— Прошу вас, господин Нечипорчук, — сказал он, переходя на официальный тон, — как-нибудь пригласите ко мне этого... э-э-э... как его? Сибиряка...

— Каргапольцева?

— Да. И оставьте нас вдвоем. Я хочу произвести над ним психологический эксперимент.

Нечипорчук вышел. А Милославский долго еще ходил по кабинету, обдумывая ситуацию, связанную с предстоящим закрытием лагеря «Пюртен-Зет».

Прошло много дней, пока Милославский выбрал время для проведения «психологического эксперимента» с Каргапольцевым.

В студенческие годы он увлекался психологией.

О Каргапольцеве комендант располагал самыми противоречивыми сведениями. Одни говорили, что сибиряк прост и откровенен, безупречно честен. Другие считали, что замкнутость и малоразговорчивость Каргапольцева — не от простоты, а от хитрости; называли его даже коммунистическим агентом.

Когда Иннокентий вошел в кабинет, Милославский поднялся к нему навстречу и, приветливо поздоровавшись, протянул руку. Фамилию Каргапольцева комендант не мог вспомнить, а листок, на котором она была записана, остался на столе, поэтому он несколько секунд размышлял, как к нему обратиться.

— Мое почтение храброму сибиряку, — нашелся он. — Как живем-можем?