Без вины преступница

– Что голосишь, Степа?

Голос матери, негромкий и властный, заставил его вздрогнуть. Степан повернул голову. Мать стояла в широкой арке, венчающей вход на кухню. В руках – кофейная чашка. Тщательно накрашенная, замысловато причесанная, в бархатном домашнем костюме изумрудных оттенков.

«Значит, храпела не она», – со злостью подумал Степан и натянуто улыбнулся.

– Привет, мам, с Новым годом, – пробормотал скороговоркой, подошел к матери и клюнул ее губами в густо напудренную щеку. – Прекрасно выглядишь.

– Ой, хватит, Степа, ерунду молоть.

Но по скользнувшей по губам улыбке он догадался, что ей приятно.

– Кофе будешь? – спросила мать, кивком приглашая в кухню.

– Да. – Он быстро скинул куртку и пошел за ней. – А кто там храпит, мам?

– Да так, – беспечно махнула она рукой, не оборачиваясь, – ерунда. Не то, что ты подумал… Кстати, Степка, я приготовила тебе подарок! Сейчас принесу.

– Ма, а я не успел, – честно признался он, снова обращаясь к спине матери. Она почему-то упорно не желала поворачиваться к нему.

– Переживу, сынок. – Она скрылась из кухни.

Он налил себе кофе, сел за стол, на ходу отметил, что никаких следов пиршества незаметно. В кухне чисто, в раковине пусто. Может, и правда тот, кто храпит где-то в доме, ничего для матери не значит? Может, уже угомонились, наконец, ее не желающие сдаваться гормоны?

Он успел сделать три глотка, когда она вернулась.

– Вот, детка, это тебе. – Она с грохотом швырнула на стол ключи от машины, села напротив. – Можешь не благодарить.

– Мама!.. Мама, это же!.. – Он по-детски широко улыбнулся, на мгновение забыв, с какой печальной новостью явился. – Мама, это же моя мечта!

– Знаю. Потому и дарю. – Она хмыкнула, посмотрела на него поверх чашки со странным любопытством. – Оформила на себя, а потом перевела на тебя дарственной, чтобы у твоих генералов не было к тебе никаких вопросов.

– Мама, спасибо! – Степа сорвался с места, подлетел к матери, звонко расцеловал в обе щеки. – Вот это сюрприз! Блин, а я без подарка! Прости, ладно? Я исправлюсь, честно! У меня есть одна идея…

– Ах, оставь, сынок, оставь.

Она отстранилась и кивком велела ему вернуться на место. Снова уставилась тем же странным взглядом. Подождала минуты две, смакуя последние глотки кофе, потом со вздохом спросила:

– Что мнешься? Говори.

– Что говорить?

Степан поежился. Портить матери праздничный день печальной новостью очень не хотелось. Тем более сейчас, когда она наслаждалась произведенным эффектом. И потом, он не знал, как эта новость на нее подействует. Они с отцом расставались тяжело. Громко скандалили, мать подолгу и часто плакала. Долгие годы не желала о нем ничего слышать, а Степану так и не простила частых свиданий с отцом.

Во всяком случае, так она сама утверждала, и не раз.

– Говори, зачем пожаловал, – потребовала мать, и глаза ее сделались злыми.

– Понимаешь, ма… – Он замялся, подбирая нужные слова. – Тут такое дело…

– Ни за что не поверю, что ты явился сюда в первый день нового года, чтобы поздравить меня! – фыркнула мать в пустую кофейную чашку и с грохотом поставила ее на стол. – Да еще с пустыми руками! Да еще через забор лез! Степа, что? У тебя неприятности по службе? Ты во что-то вляпался? Говори, не томи. В чем дело?

– Дело в отце, ма, – промямлил Степан и вжал голову в плечи.

Он ненавидел себя за малодушие и трусость, но мать всегда так на него действовала. И не на него одного. Так же точно она подавляла волю отца и всех мужчин, которые у нее случались потом. И волю всех своих подчиненных. Баба из стали – так называл ее покойный отец.

– В отце? – Мать удивленно округлила подведенные глаза. – Степа, при чем здесь твой отец? Мне казалось, эта тема закрыта у нас с тобой раз и навсегда. Давно закрыта! И я…

Она рассвирепела. Человек, плохо ее знающий, ни за что бы об этом не догадался. Но Степа знал ее всю жизнь, поэтому сразу угадал приметы зарождающегося бешенства в ее затяжных выдохах, полуприкрытых глазах и нервном подергивании губ. Еще минута – и мать начнет на него орать. Грубо, жестко, некрасиво.

Он этого не хотел. Ему и так нелегко. Не давая ей распалиться, он произнес главное:

– Его больше нет, ма. Отца больше нет.

– Что?

Ему показалось или она в самом деле ойкнула? Ее тяжелое дыхание странно сбилось, стало коротким и прерывистым. Глаза широко раскрылись. На долю секунды мать показалась ему слабой и ранимой – как многие другие женщины, которых он знал.

– Что? – повторила она незнакомым дребезжащим голосом. – Что ты сказал об отце, Степа?

– Его больше нет, ма. Он… Он умер.

Стоило это выговорить, как сделалось так невыносимо больно, что он впервые почувствовал, с какой стороны груди у него сердце. Ни разу не беспокоило, а тут заныло, и так противно, болезненно. И горло перехватило, и в глазах защипало.

– Ваня умер? – громким шепотом спросила мать, впервые за долгие годы назвав отца по имени. – Но этого не может быть, Степа. У него крепкое здоровье, он недавно проходил обследование.

– Отец? – Степа изумленно уставился на мать. – Проходил обследование? Почему я об этом ничего не знал? Я не знал! А ты знала?