Без вины преступница

Странно, что он сейчас об этом вспомнил. И тут же вспомнил еще кое о чем. Притормозил, оглянулся. Мать стояла у распахнутой настежь двери и смотрела ему вслед. Холодно, безучастно.

– Мам, хотел уточнить. – Он сделал шаг в ее сторону. – Ты какое должностное преступление имела в виду? Дело с ограблением банка или что-то еще?

– Почему ты спрашиваешь? – Она сразу занервничала, задергала плечами. – Какое это имеет значение? Тем более сейчас, когда его не стало!

– Ответь! – потребовал он, не отдавая себе отчета, что дико похож на нее сейчас. – Это дело Деревнина или?..

– Нет. Это совсем другая история, сынок. И тебе ее лучше не знать.

Захлопнула дверь, оставив его на заснеженной дорожке посреди участка.

Страшное должностное преступление. Страшное должностное преступление. Страшное. Должностное. Преступление.

Что она имела в виду, черт подери? Насколько он знает, отца уволили из-за того, что он выдвинул версию, ставящую под подозрение кого-то очень влиятельного.

Или нет? Или все началось гораздо раньше? Что за тайны скрывала кроткая улыбка его отца? Что он унес с собой в могилу? Надо бы навестить архив и порыться в делах, которые он вел. И к черту все обещания, данные матери. Он не сможет спокойно жить, пока убийца отца разгуливает на свободе.

А что касается Окунева…

«Не по зубам ему это дело, – подумал Степа, забираясь в машину. – Не по зубам».

Глава 9

Все праздничные дни со второго января Оля провела у Аллы Ивановны на даче. Они рано ложились, рано вставали. Шли в лес на лыжах или на старый перемерзший пруд, где катались на коньках. Еще Алла Ивановна, озаботившись ее измученным видом, таскала ее на дальние пешие прогулки.

– Тебе это жизненно необходимо, девочка, – без конца повторяла ее взрослая подруга, поправляя на Ольге шарфик. – Любой стресс лечится свежим воздухом. Любой!

Оля кротко улыбалась и не возражала, хотя была категорически не согласна. Исправить то, что стряслось в ее жизни, было невозможно. Она вообще не знала, как ей дальше жить. После всего того, что она узнала о своем отце. После предательства Вадика, после его смерти. После смерти странного человека, который навестил ее, когда умер Вадик.

Как ей со всем этим жить? Она чувствовала себя виноватой во всем, хотя вряд ли готова была в этом признаться до конца даже себе. Но разве дело не в ней? Разве не на ней замкнулась эта странная цепь событий? Ее никто не беспокоил, никто не звонил, ее не вызывали на допросы, но она все равно знала, что здесь есть ее вина.

И еще ей было страшно. Она без конца прокручивала безумные слова Галкина о том самом ружье, которое вдруг начинает стрелять. Бред, конечно, но вдруг и правда выстрелит!

Под Рождество Алла Ивановна затеяла пироги. Час колдовала с тестом, потом принялась греметь посудой, заготавливая начинки. Заставила Олю мариновать гуся, которого купила у частников. Оля безропотно подчинилась, но делала все как-то вяло, без конца роняла то перечницу, то солонку. И ползала потом по полу с тряпкой, подтирала.

– Так, все, хватит! – не выдержала Алла Ивановна, когда Ольга выронила миску с антоновкой, и яблоки разбежались по всей кухне. – Идем!

– Куда? – Оля выглянула из-под стола, куда нырнула за антоновкой.

– Идем, говорить будем, девочка! Или я…

– Что? – Оля подняла вопросительный взгляд. – Погоните меня прочь?

– Дурочка, – буркнула Алла Ивановна беззлобно. – Или потащу тебя к соседям. У них снова целая толпа гостей.

– Ой, нет! – перепугалась Оля перспективе быть чрезвычайно вежливой и вымученно улыбаться чужим шуткам. – Только не это!

– Тогда будем говорить, – кивнула Алла Ивановна.

Стащила с себя передник в ярких цветочках, швырнула его, скомкав, на подоконник.

– Идем, идем, я ведь не отстану. – И тут же прикрикнула: – Да оставь ты эти яблоки в покое, Олька! Ничего им не сделается. Успеем.

Она увлекла ее на теплую веранду, заставила надеть валенки, чтобы не замерзли ноги. Усадила в старенькое кресло у круглого столика, за которым летом собирались соседи-картежники. Накинула ей на плечи теплую клетчатую шаль. Поставила на стол две чайные пары, горячий чайник, сахарницу, заварник и плетеную корзинку с овсяным печеньем. Села напротив. Строго глянула на Ольгу.

– Ну! – сказала через минуту, когда в чашке уже дымился невозможно ароматный чай. – Чего молчишь? Рассказывай!

– Что рассказывать? – Оля схватилась за чашку, радуясь возможности спрятать взгляд.

– Все! Все, что тебя тревожит. – Алла Ивановна принялась загибать пальцы. – Все, что ты считаешь важным и что может другим казаться ерундой. Все, что считаешь невозможным рассказать из опасения быть непонятой. Говори, Олька! Иначе истлеешь. От мыслей, от печали, от одиночества.

– Я не одинока. У меня есть вы, – улыбнулась она вяло.

– Я-то есть, это бесспорно. Но ты даже рядом со мной одинока, Олька! А все потому, что молчишь. Надо говорить, девочка, надо говорить. Давай. – Алла Ивановна подняла свою чашку и чокнулась пузатым боком с Олиной. – Давай, девочка, выплесни свою печаль.

– Это не просто, – вздохнула Оля. Покусала губы и добавила тихо: – И это стыдно.