Без жалости

— Нет пока, время пока ещё есть, лето только началось, — покачал я головой, — Сам знаешь, хотел в Богучар двинуть, а сейчас меня что-то не тянет туда. С батей поговорю, может в Москву поехать? Там выбор большой.

— В Москвуу-ууу… — протянул Федька и заржал, — Ну ты сказал. Ладно, в Воронеж, я бы ещё понял. Но в Москву! Кто тебя там ждёт? Ты москвичей-то видел?

— Видел и что? — вопросительно поднял я бровь.

— Где ты их видел? — тут же заинтересовался Федька.

— Где видел, где видел, — пробурчал я, мысленно отвесив себе подзатыльник, — Где надо, там и видел. И что у твоих москвичей не так, жопа поперёк?

— Чего жопа? — удивился Федька, — Жопа поперёк?

И заржал как конь с яйцами, когда допёр в шутку юмора. Вот чего смешного? Хотя, тут народ шутками и анекдотами не избалован. С моими запасами, тут народным артистом можно стать. Если НКВД раньше не повяжет, как иностранного шпиона, с них станется.

— Ладно, хорош ржать, — прихлопнул я ладонями по столу, — Пошли на реку, бредышок протянем, рыбы домой принесём. Что-то жарёхи захотелось.

— О! Вот это дело, — обрадовался Федька, моментом забыв и о своих подозрениях — о моём характере, и Москве с её жопопоперечными москвичами.

Глава 2

— Присаживайся сынок, поговорить хочу с тобой, — это мой батя, решил политбеседу со мной повести и наставить на путь истинный.

— О чём, пап? — я уселся за стол, напротив отца и смотрел на него "честными" глазами.

— Знаешь, мне тут люди нашептали, я сначала даже не поверил, думал, что про кого-то другого говорят. Оказалось, что нет — про тебя, — задумчиво проговорил он, сложив перед собой мощные руки.

Папа мне достался колоритный. Про таких говорят обычно — богатырь. Всё своё, всё от природы и без всяких анаболиков. Вот сидит такой дядя и не знает, что пацану сказать, ибо это его сын. Забавная ситуация, но обижать не хочется. Как бы то ни было, но отец, мать и сестрёнка — самые родные для меня люди в этой реальности. Пусть не по рождению, но я их принял своей душой и обязан уважать и считаться с их чувствами. Так судьба сложилась.

— Пап, ну чего ты? Говори как есть, чего там люди про меня нашептали?

— Да, понимаешь, ерунда какая-то. Вроде, зареченских ты обидел сильно, чуть ли не полсотни мужиков там избил. Я поинтересовался, никто в больницу не поступал, в милицию сигналов тоже не поступало. Но слышал уже не от одного человека. Ты, так почти у каждого на слуху. С бабами тоже странность получается, какую не встретишь, всё про тебя разговор заводят — "Ах, ваш Володенька то-то т то-то…" или "Ах, ваш Вовочка, так моей Глашеньке нравится…", — изобразил папа чей-то говор.

— Ну, пап, я тут не виноват, — рассмеялся я, вот что родителя беспокоит, — С зареченскими там всё просто было, батя. Про пятьдесят или сто мужиков, это уже бабы трепятся. Их девять было и все наши сверстники, никаких мужиков. Мы втроём на речку пошли искупаться, ну я Федька и ещё один из наших. Только подошли, они на нас сразу и попёрли, видят же что их больше. Ну а нам что, бежать что ли? Я вот не хочу, чтобы кто-то сказал, что Владимир Онищенко трус. Ну и пошёл кулаками махать. Да так ловко получилось, что никого не обделил, каждому досталось. В тебя силой пошёл, да в деда нашего.

— Хех! — хмыкнул от удовольствия отец и, протянув руку, хлопнул меня по плечу, — Молодец, сынку, что честь фамилии не уронил. Я вот в молодости помню…

И закатил речь минут на сорок, предаваясь воспоминаниям о молодости и драках, с теми же зареченскими. Хотя, слушать было интересно. Вот бы ещё грамм по сто пятьдесят водочки, да под селёдочку, вообще бы душевно пообщались. Но пока мне нельзя — мал ещё, не поймут.

— Ну, а девки чего, поглядывают? — хитро прищурился отец, поглаживая усы.

— Да не без этого, батя, — отмахнулся я, — Поглядывают. Только я не поглядываю. Ровесницы мне не интересны, а те, что постарше, на меня сами пока не смотрят.

— Ну, ты это… Осторожней будь, а то бабы, они знаешь какие? Если что — миг оженят, — поделился батя со мной житейским наблюдением.

— Ну, так, ты чего бать? Если что — осторожен буду. Ясное дело, бабы они такие… Хитрые, — успокоил я его, как мог.

— Ну, ладно, — закончил разговор отец, — Порадовал ты меня. Повзрослел, вижу. Беги уже, куда там собирался, я сейчас тоже по делам пойду.

На том и расстались. Но не успел я заняться хозяйством, как прибежала Маринка и начала вываливать на меня свои новости, так что ещё минут двадцать кивал и делал "умное" лицо, выслушивая её детские новости. Под конец, она меня смогла удивить.

— Вовочка, ты самый лучший брат в мире, я тебя очень сильно люблю, — и обняла.

А я машинально обнял её и затих, не зная, что ответить. Сердце кольнуло какой-то грустью. Не было у меня никогда сестрёнки, а вот теперь появилась. Потом, всё-таки сказал:

— Я тоже тебя люблю, сестрёнка. И любого за тебя порву в клочья, только пальцем покажи. И за отца с матерью порву, вы у меня все, что есть самое дорогое в этом мире.

* * *