Безбилетники

– Вставай, Монгол! Индеец на улице! – громко сказал он, стараясь сбросить с себя теплую вязкую пелену сна. – Пошли рай смотреть.

Монгол молчал. Том быстро оделся, сходу запрыгнул в штаны.

– Он нам светит. Идешь, нет? Ну и дрыхни.

Он уже был у двери, как Монгол пробурчал вслед:

– Стой, я сейчас. Не хочу тебя одного отпускать. Мы его три дня знаем. Может, он какой… Больной на голову. Всякие тут ходят. А этот… богомолец свалил, что ли?

Действительно, кровать Ярослава была аккуратно застелена. Видимо, еще накануне вечером он отправился дальше, в свой длинный и непростой путь.

Через минуту они вышли в зябкую мглу.

– Встали? Ну молодцы! – Миша призывно мигнул им фонариком.

– Не жарко, – поежился Монгол.

– Здесь в конце августа уже совсем осень. Держи фонарь, их всего два. Я пойду первым. Ну что, готовы?

Они прошли мимо сарая, уже знакомым путем обогнув склон старого сада, и стали забираться все выше, прямо в темную мглу ночного леса.

Тропа долго вела их вдоль глубокого яра, петляя между соснами, пока они не вышли на большую, окруженную лесом и покрытую высокой густой травой поляну. В свете луны она казалась серебряной от росы.

– Ты хоть скажи, куда идем? – Монгол шел последним, стараясь не выдавать тревоги.

– На Роман-Кош. Это самая высшая, заповедная точка Крымских гор. Чтобы увидеть рай, нам нужно успеть попасть туда до восхода солнца. К тому же доступ туда закрыт: под ним президентская дача. Поэтому пойдем тайной тропой… Сейчас немного полегче будет.

– Ты вчера свою историю не закончил, – то ли сказал, то ли спросил Том.

– На чем?.. Ах, да, свалка. – Михаил глянул вверх, туда, где под легким ветром едва шевелились черные верхушки деревьев. – Как-то в груде мусора я увидел человеческий череп. Он был очень древний и местами совсем черный, будто вымазанный в саже. Это был мой череп. Я узнал его по зубам, по своей пломбе. Это было очень странное ощущение: найти в этом хаосе одиночества такую родную, в буквальном смысле, вещь. Я не знал, что с ним делать. Он был мне дорог, но совсем истончился, истлел от времени. Я решил похоронить его. Вырыл руками в земле небольшую ямку и закопал его, соорудив над могилкой небольшой крест. Я смотрел на него, и вдруг почувствовал, что мой внутренний мир – он тоже в каком-то смысле вне меня, он не есть я до конца. Да, унылая свалка, заполонившая все вокруг, – это мое больное нутро, которое я в жизни не замечал. Но все-таки это было только мое собственное произведение. Это был ответ на вопрос моего больного «я», но не само «я». Вне этого «я» было все, включая мое истлевшее тело, но что оставалось внутри? Бог? Нет, Бога-то я не знал, и возможно поэтому мое «я» оказалось один на один со всем этим ужасом. Бог – это была единственная и последняя моя надежда. В конце концов, подумал я, – если Он есть, то все вокруг – не случайное нагромождение, всему этому есть какая-то осмысленная причина. Бог создал все, и поэтому должен, обязан

быть разумен. А это значит, что я подобен ему. Некоторым образом мы близки друг другу, мы родственники по разуму! Если Он есть, то может все, в том числе и вытащить меня из этого бреда. Я упал на колени и закричал: «Господи, прости меня! Я обещаю тебе, я стану человеком, и если Ты только есть, – вытащи меня отсюда».

Как же я молился тогда!

И после этого все будто задрожало. Не сразу, – немного погодя. Эта короткая, но безответная пауза почти лишила меня надежды. Но вдруг мир потемнел, и меня снова засосало в воронку. Я крутился в ней, как щепка, опускаясь все глубже, и в какой-то момент меня вышвырнуло в черную, абсолютно пустую бездну. Бездна эта была осмысленная, живая. Я чувствовал ее жизнь и также понимал, что органически несовместим с ней. Я был для нее словно заноза, инородное тело. Я осязал ее мысли, чувствовал какие-то малозаметные процессы, происходящие на окраинах этой черноты, и до поры до времени она меня не трогала. Но когда я попытался понять ее, эта бездна вдруг обнаружила меня. Она поняла, что в ней есть нечто иное, чем она, и заволновалась, пришла в движение. Я не знаю, как это объяснить, я просто почувствовал холодную страшную угрозу, и я был словно в фокусе ее внимания. Она попыталась понять, согласен ли я с ней, то есть такой же я, как она, или нет. Но, ощутив мою инаковость, будто возненавидела меня и решила уничтожить. Она стала делить меня на части, буквально крошить на куски. Сквозь мое сознание словно проходил нож, и я становился все мельче и мельче, пока не достиг какого-то условного атома, будто превратившись в знак, в простую букву «я». Но с этой буквой уже ничего нельзя было сделать. Я был неуничтожим. Я вдруг понял, почувствовал: вот он и есть я! Ничтожный, но очищенный от всего, свой собственный, ни на кого не похожий – я! Мою жизнь, однажды родившийся осмысленный атом вечного «я», уничтожить невозможно!