Безумие белых ночей

— Допустим, что за пять лет учебы он так или иначе был втянут в их личное пространство, в их бабский космос. Что дальше?

— Он даже не сопротивлялся, просто летел по орбите, а вокруг одинокие планеты, загадочные галактики и неприступные звезды. Он смотрел на них, общался, отрывал их других и себя, тоже другого, более чувственного, что ли.

— А потом он встретил ее, и пошла поэзия. Страдания, мучения, терзания, сигареты, пиво, вино, спирт и стихи, стихи, стихи.

— Надо же было чем-то закусывать чувства. В любви все на грани реального и вымышленного, рационального и безумного, мужского и женского. Думал, что пишет для себя, на поверку, оказывается, для них, для нее. Кто еще, как не мужчина, должен писать женщину?

— Только он, — погладил я руку памятнику, и, видимо, не первый и не последний, потому что палец, в отличие от остальной бронзы, стал уже золотым от частых прикосновений. — Почему я пошел на летчика? Читал бы тебе сейчас стихи.

— Ни в коем случае. Для мужчины филология — это не наука, это чувство женщины.

— А авиация?

— Ее возвышение.

В знак одобрения этих слов я обнял за талию Шилу и уткнулся в ее копну волос.

— Золотые руки, — тоже не удержалась и взялась за палец поэта Шила. Его указательный палец блестел точно так же, как лапы у бронзовых скифов в Питере напротив Академии искусств. Тем поклонялись вечные студенты, этим — временные поэты.

— Почему же вы бросили писать в столбик? — поднял Артур голову и обратился к поэту, хитро глядя в его темные бронзовые зрачки.

— Метаморфозы творчества привели меня к тому, что если писать в столбик, это было бы похоже на стихи, а если экономить на бумаге и тянуть, словно лямку, строчку, то это уже сплошная проза, — ответила за него Шила. — Ну представьте, едете вы по дороге, а там все столбы, столбы, скучно.

— Что для вас литература?

— Если стихотворение для меня это мгновение, попытка поймать эмоцию, то проза — попытка ее удержать и приручить.

— Вы счастливы? — посмотрел я уже на Шилу.

— Разве может поэт быть счастливым? Счастливый поэт — это не поэт.

— Это поэтесса, — обнял я Шилу, поворачивая ее от памятника на выход из парка. — Жизнь наладится, стоит только сломать стереотипы.

— Или стереотипа, — поцеловала она меня в щеку.

— Я уже давно сломлен. Смотри, какие на небе облака.

— Да, только не начинай про небо, а то это на два-три дня. Я помню и про перистые, и про кучевые. А мы еще не все здесь попробовали.

— Ты спускаешь меня с небес на землю.

— На воду. Слушай, а лебеди — они же и вчера здесь качались на волнах, — стала присматриваться к парочке лебедей, качающихся на глади озера, Шила.

— Какая верная пара. Любо-дорого посмотреть. Смотри, как они привязаны друг к другу.

— Я бы сказала, ко дну. Пластиковые. Бутафория. Я думала, хоть за границей все настоящее.

— И вправду синтетические, — стала очевидна подмена… — Не грусти.

— Я им, как дура, хлеба взяла. Покормить.

— Ты так расстроилась, будто никогда в жизни не видела пластиковых союзов, — пытался найти глаза Шилы своими зрачками Артур. Но те смотрели куда-то вдаль, на другой берег озера.

— Я бы так не хотела. — Ветерок грусти пробежал по лицу Шилы, когда они уже отошли от воды.

— А что бы хотела от жизни?

— Клубники, — быстренько взяла она себя в руки.

— Я знаю одну полянку.

Встроенные друг в друга, перебирая брусчатку, мы двинулись к рыночной площади, где на прилавках зажигательно клубилась ароматная ягода.

* * *

Струны были тяжелые, но настройщик не сдавался, он настойчиво пытался приручить инструмент. Он тянул арматуру за арматурой, подвязывая их тут и там, делая стяжку под заливку цементом. Сосед строил дом в одиночку и уже вырастил на своем участке второй этаж.

— Сибариты пьют чай и смотрят любимую картину: как надо работать, — смеялся Марс жирным от шашлыка ртом, то и дело подливая вино и успевая переворачивать мясо на костре.

— Ты смеешься над ним, а ведь скоро он нам закроет небо. И будет уже не до смеха. Либо будем смеяться уже в темноте.

— Ты о политике в общем?

— Я о частном.

— Нам не закроет, мы же летчики, ты разве забыл? — приобнял он меня по-дружески, потом снял с огня очередной шампур и стянул с него вилкой в тарелку горячее мясо. Затем слизнул жирный жареный сок с пальца и воткнул шпагу в землю.