Безумству храбрых...

Учеба давалась ему с трудом: сказывалось малое образование. Но Степан не пользовался шпаргалками и не слушал подсказок. Ребята знали, что подсказывать ему опасно. После занятий поднесет к носу увесистый, как гиря, кулак и спросит: "Чем пахнет?"

Был еще один отличник в водолазной школе. Женька Бабкин.

Учился играючи. На самоподготовках дрых беззастенчиво, а выходил отвечать — сыпал бойко и уверенно, хватая на лету подсказки, врал безбожно, но стаким уверенным видом, что ребята только рты разевали.

— Главное — не теряться! — пояснял Женька. — Морской закон. Водолазное дело какое? Растерялся — и мокрое место от тебя. А соврал — эка важность!

Служилось Женьке весело и легко. Любил он увильнуть от наряда, от аврала, поотираться на камбузе, где перепадал лишний кусок (великолепного водолазного пайка все же не хватало молодым и здоровым ребятам).

Каждое утро раздавалась команда: "Больным построиться в санчасть!" — и во главе группы в пять-шесть человек неизменно стоял Женька.

Когда больные возвращались из санчасти, утренняя уборка была уже закончена. Женька с серьезной миной проверял качество уборки и делал замечания: "Уборочка неважнецкая. В гальюне вонь. Что за безобразие! Порядка не знаете! Я вас выучу!" — И ржал, обнажая снеговой чистоты зубы.

Федор завидовал бесшабашности Женьки, его лихой и веселой поступи по земле. Бабкин никогда не унывал, и уж если не удавалось отвильнуть от работы, то заделывался начальником.

Так было и тогда, когда разбирали бревна на берегу Байкала.

Сырые, огромные, они вмерзли в лед. Ребята выбивались из сил, отделяя одно бревно от другого, катили их к дороге, клали на подводы и увозили на станцию, где грузили железнодорожный состав.

Жала, корежила землю сибирская стужа. От стылого воздуха ломило зубы. Цигарка, вынутая изо рта, сразу покрывалась корочкой льда,

— Ночь-то какая, а? — еле выговорил Толик в одну из передышек. — Красота! Глядите, какой ровный серебристый свет.

— Малахольный ты, — буркнул Степан, торопливо, затяжка за затяжкой, дотягивая "сороковку" до пальцев. — "Красота!" С такой "красотой" минутку постоять — и в сосульку обернешься. — Выплюнул закостеневший "бычок". — А ну, навались!

Федор, Степан и Толик работали в одной группе. Им досталось бревно с огромным комлем. Ребята долго возились с ним, но бревно сопротивлялось, как живое, и двигалось совсем не туда, куда направляли. У самой обочины дороги оно упрямо замерло на месте.

— Помоги, — прохрипел Степан Женьке, — не видишь!

Женька, не отказываясь, подналег на бревно, но оно дрогнуло и поползло назад.

Женька отскочил первым. За ним — ребята. Толик не успел.

Бревно сбило Толика и, сползая юзом, вдавливало ему ногу в снег. Еще мгновение — и хрупнет, как спичка, нога, а затем бревно подомнет и самого Толика...

Первым на помощь бросился Степан. Он лег под сползающее бревно, приняв всю тяжесть на свои широкие плечи.

Опомнившись, ребята кинулись на подмогу Степану. Чувствуя, как что-то рвется в низу живота, Федор сдерживал бревно рядом со Степаном.

Подоспела еще группа матросов.

Толика подняли с истоптанного сугроба; и даже при лунном свете было видно, какой он бледный.

Степан, матерясь, двинулся на Бабкина.

— Ты чего? Ты чего?.. — пятился Женька. — Ты не маши граблями-то!

— Сволочь! — Кулаком, как кувалдой, Степан сбил Женьку в снег.

— Матрос Кондаков, прекратить безобразие! — прозвенел голос появившегося лейтенанта Орловцева.

Матросы подтянулись. Степан продолжал надвигаться на лежащего Женьку.

— Матрос Кондаков, трое суток ареста!

Степан будто на стену наткнулся.

— Есть трое суток ареста! — повторил он. 

— Отправить Малахова в санчасть, — распорядился Орловцев. — Матрос Черданцев, отведите Кондакова к дежурному офицеру.

— Чего ты на Женьку попер? — с неприветливым любопытством поинтересовался Федор, ведя Степана на гауптвахту. — Мы все отскочили.

— За дружка страдаешь? — скривил губы Степан.

— Хотя бы! — ответил Федор. — Чего драться-то?

Степан потер онемевшие на морозе щеки.

— Дай "катюшу".

Федор вынул длинный фитиль, кремень и металлическое кресало для высекания огня. Степан выбил искру, прикурил, жадно затянулся. Федор видел, как нервно трепетали Степановы ноздри.

— Вот так в бою крикнет шкура: "Окружили!" — и паника. Понимаешь? Он отскочил, и я невольно отпрянул, да и все мы. Понимаешь? — зло выкрикивал Степан в лицо Федору. — Меня отведешь — дуй к Толику, что там с ним? Орловцев — ходячий устав, души у него нету. Ты про Толика дай знать как-нибудь. А та паскуда еще мне попадется!.. За все расквитаюсь!

"Не иначе, как соль Женьке припоминает. Памятливый", — подумал Федор, а вслух неожиданно для себя сказал:

— Закройся, простынешь.

— А-а! — отмахнулся Степан. — Веди давай, кутенок.

— Чего? — обиделся Федор.

— А то! Слепой ты, как кутенок. Не туда тыкаешься!

— Ты зрячий! — обозлился Федор. — Сам смотри не ошибись. Дай сюда "катюшу"!

— Я один раз ошибся: когда рябым родился, — буркнул Степан, возвращая "катюшу".

Остальную дорогу шли молча.

У Толика оказалась вывихнутой ступня и растянуты сухожилия.