Из карточки политзаключенного можно узнать, что Солженицын пробыл в Степлаге до конца определенного ему Особым совещанием срока, то есть до 9 февраля 1953 года. Он назовет Степлаг «особым лагерем уничтожения». Солженицын вспоминает, что здесь по отношению к провинившимся применялись никелированные наручники, массовый выпуск которых был налажен в Советском Союзе к 35-летию Октябрьской революции. «Секрет» тюремной «игрушки» состоял в том, что в наручники была вделана металлическая пластинка с зубчиками, они впивались в тело, вызывая острую боль. Степлаг уничтожал не только физически. Здесь фамилию заключенного заменяли цифрой. Вновь поступающему надевали на шею веревку с дощечкой, на которой значился его номер. В карточке политзаключенного Солженицына есть фотография, которую невозможно рассматривать спокойно. Писатель изображен с дощечкой под номером.
В феврале 1953 года Солженицын был направлен в ссылку в Сталинский район Джамбулской области. Навечно. «За восемь лет тюрем и лагерей не слышал я слова доброго о ссылке ни от кого, побывавшего в ней», — вспоминает он.
Под гласным надзором он хлебнул в ссылке немало горя. Долго не мог устроиться в школу учителем, жил в скверных условиях почти разбитой избы, болел… Но началась «хрущевская оттепель». «Вечная ссылка», слава Богу, закончилась. В феврале 1957-го писатель был реабилитирован.
Это было время больших ожиданий и надежд, и оживала пресса, литература. В тот 1957 год я окончил среднюю школу и поступил на факультет журналистики Львовского государственного университета имени Ивана Франко. Где-то в 1960 году я написал стихи:
Я привожу эти стихи специально, ибо, мне думается, в них хорошо передается атмосфера тех дней. И в 1963 году моя мама принесла домой журнал «Новый мир», в котором был опубликован «Один день Ивана Денисовича» малоизвестного тогда писателя Александра Солженицына. Я прочитал эту повесть, как говорится, на одном дыхании, и она покорила меня жесткой суровой правдой. Я сразу почувствовал: на российском литературном небосклоне засияла самобытная звезда огромной величины.
О Солженицыне заговорили. В редакции «Львовской правды», где я в то время уже работал литсотрудником, кое-кто называл его «вольнодумцем».
— Солженицын посильнее Василия Аксенова, — говорила мне журналистка, поэтесса Ангелина Булычева. — У Аксенова очень многое идет от выдумки, а у Александра Исаевича каждая строка — от жизни.
К сожалению, тогда никто еще не знал горькую биографию Солженицына. Как раз в тот год во Львов к своей матери приехал Василий Аксенов, и на первом этаже издательства в конференц-зале состоялась встреча с ним. Помню, его спросили:
— Встречались ли вы с Солженицыным, откуда взялся в литературе новый Лев Толстой?
Аксенов немного замешкался, затем, подумав, ответил:
— Я не знаю Солженицына. Но в «Учительской газете» вчера опубликован очерк о нем «Учитель с улицы Революции». Он не московский писатель, а рязанский. Живет на родине Есенина, преподает там в средней школе физику, кстати, в этой школе в свое время учился Константин Симонов, он написал в «Известиях» похвальную рецензию на повесть Солженицына.
После встречи с Аксеновым я сразу бросился к газетным киоскам, нашел-таки «Учительскую газету», сразу прочитал очерк Игоря Кашкадамова. Да, Александр Исаевич преподавал в старших классах во второй одиннадцатилетней школе города Рязани. Из очерка я узнал о большой скромности и великом трудолюбии Учителя, о любви к нему его учеников и соратников-преподавателей. Читал в школе Александр Исаевич и астрономию, вел фотокружок для школьников. Был заядлым туристом. Велосипед для него — добрый помощник в путешествиях по пыльным дорогам Рязанщины.