Библия ядоносного дерева

Я представила себя духом: кости и зубы. Рахиль – дух с длинными белыми волосами; Ада – молчаливый, не отводящий взгляда дух. Руфь-Майя – дух, карабкающийся по деревьям, сжимающий твою руку маленькой ладошкой. А наш папа – не дух, он Бог на облаке, со сцепленными сзади руками и яростным взглядом. Бог, повернувшийся спиной и уходящий.

Я начала тихо плакать, и то, что кипело у меня внутри, стало вытекать вместе со слезами.

– Анатоль! Анатоль! – повторяла я. – Мне до смерти страшно из-за того, что тут происходит, и никто со мной не разговаривает. Только вы.

Я твердила его имя, как молитву. Оно привязывало меня к земле, к воде, помогало держаться в собственном теле, будто воде в кувшине. Я была джинном в бутылке. – Я люблю вас, Анатоль.

– Лия! Никогда больше не говори так.

Не скажу.

Мы доплыли до противоположного берега. Чья-то спасенная курица вспорхнула на нос нашей лодки и спокойно расхаживала по кромке борта, ее нежные сережки вздрагивали, когда она склевывала муравья. Впервые за эту ночь я вспомнила о наших бедных курах, запертых на ночь в курятнике. Я представила их обглоданные косточки, кучками лежащие поверх яиц.

Через два дня, когда повстанческая армия крохотных солдат прошла через Килангу и мы смогли вернуться домой, именно в таком виде мы и нашли наших кур. Удивительно, что их изломанные скелетики выглядели именно так, как я их воображала. Вот что я поняла в ту ночь, когда Бог повернулся ко мне спиной: как предсказывать будущее по куриным косточкам.

Книга четвертая. Вил и Змий

Царь сказал: не думаешь ли ты, что Вил неживой бог? не видишь ли, сколько он ест и пьет каждый день?

Книга пророка Даниила, 14:6

Орлеанна Прайс

Остров Сандерлинг

Конголезцы говорят: с укуса мухи может начаться конец света. Как просто!

Может, то была случайная встреча. Бельгиец и американец, например, два старых друга с общими интересами в алмазном бизнесе. Муха жужжит и нападает. Они отгоняют ее и входят в выдраенный до блеска кабинет бельгийца в Элизабетвиле. Вежливо, как и подобает, интересуются семьями друг друга, состоянием дел, тем, как им живется во времена больших перемен и возможностей. На столе красного дерева между ними расстелена карта Конго. Они говорят о рабочей силе и иностранной валюте, но вскоре их внимание привлекает карта, разложенная на столе. Они по очереди склоняются над ней, их ходы тщательно обдуманы, словно разыгрывают шахматную партию, позволяющую цивилизованным людям планировать воображаемое убийство. Между ходами приятели откидывают голову назад, взбалтывают кровавого цвета бренди в шарообразных бокалах и наблюдают, как густая жидкость струится по изогнутым стенкам текучими венами. Не торопясь, они приводят карту в нужный им порядок. Кто будут те ферзи, ладьи, слоны, которые нанесут удар издали? Какими пешками придется пожертвовать, сметя их с доски? Африканские имена – Нгома, Мукенге, Мулеле, Касавубу, Лумумба – крошатся, как головки засохших цветов между пальцами, и пылью оседают на ковер.

За их тщательно ухоженными парикмахером головами застыла по стойке «смирно» стена, обшитая темными панелями из красного дерева. Прежде обшивка этого кабинета дышала влажным воздухом конголезского леса, давала укрытие жизни, чувствовала на своих ветвях прикосновение чешуйчатых змеиных животов. Теперь же затаила дыхание. Как и висящие на стенах головы носорогов и гепардов – свидетельств охотничьего искусства бельгийцев. Отрезанные, теперь они – немые соглядатаи в доме, построенном иностранцами. За окном на поднимающемся ветру шелестят пальмовые ветви. Медленно проезжает мимо автомобиль. Обрывки газеты сдувает в вонючую воду открытой сточной канавы; ветер несет газету по улице, бросая ее страницы в воду, по которой они плывут, словно прозрачные квадраты кружева. Никто не скажет, хорошие или плохие новости в них содержатся. Вдоль канавы идет женщина с корзиной жареной кукурузы на голове. Когда бельгиец встает, чтобы закрыть окно, ему в лицо ударяют запахи снаружи: надвигающегося дождя, сточной канавы, женщины с кукурузой. Он закрывает окно и возвращается в свой рукотворный мир. В нем дамастовые шторы, турецкий ковер, немецкие настольные часы, старые, но идущие безукоризненно. Головы животных глядят со стен глазами из импортного стекла. Идеальный хронометр тикает, и в коротких промежутках между секундами фантазия обращается реальностью.