Библиотека мировой литературы для детей, том 49

Мама обиделась. Она заявила, что считает себя хорошей матерью, и у нас все основания доверять ей во всем. Мы сказали, что она действительно хорошая мать, но это еще не основание во всем ей доверять. А поскольку она хорошая мать, она это поняла и не обиделась. После макаронной оргии мы вымыли и вытерли посуду, чтобы мама видела, какие мы хорошие дети. Тут домой вернулись дед и Ник. На выставке они видели исключительно дивные поезда, рассказывал Ник. Мама хотела положить деду спагетти, но дед сказал, что у него пропал аппетит. Ему ничего не хочется. Выглядел дед совершенно разбитым и больным. Левая рука у него мелко дрожала. Рот перекашивало еще сильнее. С ним это бывает, когда он очень взволнован.

Дед ушел в свою комнату, вместо обеда он решил вздремнуть.

Мама спросила Ника:

— Это ты деда расстроил?

Ник сказал, что деда он не расстраивал, что дед уже всю дорогу домой был не в духе, хотя Ник говорил с ним об исключительно дивных вещах. Дед даже сказал Нику, он, возможно, уйдет в дом для престарелых, потому что мы не семья, а какой-то сумасшедший дом.

— Дорогой младшенький братец, — обратилась Мартина к Нику, — что это за исключительно дивные вещи, о которых ты рассказывал деду?

Ник раскололся:

— Ну правда же, совершенно исключительно дивные вещи! Что мы скоро купим большой-пребольшой американский автомобиль марки «шевроле»! И проведем центральное отопление! А я получу велосипед с десятью передачами! А в саду мы построим бассейн с подогревом!

— Бред сивой кобылы, — сказал я.

— Ничего не бред! — обиделся Ник. — Сам увидишь! А если будешь себя лучше вести, то и тебе можно будет купаться в нашем бассейне!

— Мы что, по лотерее выиграем? — поинтересовалась мама. — Или банк обчистим?

— Нет, — сказал Ник, — нет, я думаю, мы этого делать не будем. С какой стати?

— А откуда же тогда, позволь узнать, мы возьмем денежки на машину, и на бассейн, и на велик с десятью передачами, и на центральное отопление? — спросила Мартина.

Этого, сказал Ник, этого он, к сожалению, и не может открыть. Он и так уже лишнего наговорил. Он может нам только сказать, что все мы очень скоро будем невероятно гордиться папой и наконец поймем, как несправедливо по отношению к нему вели себя. У меня в голове затенькали колокольчики. Я хоть и не догадался, что стоит за словами Ника, но, откуда ветер дует, понять было нетрудно.

— Ну-ка, братец младшенький, сознавайся, — потребовал я, — ты деду свою тайну, часом, не открыл, а?

Ник зарделся.

— Я деду почти всю тайну открыл. Из-за железных дорог я вообще забыл, что это тайна. Но дед мне твердо пообещал никому ее не выдавать. В том числе и вам!

Мама тяжко вздохнула. Мартина подбивала маму уломать Ника — пусть все расскажет как на духу. Уломать Ника вообще-то пара пустяков. Надо только сказать ему:

— Ну и пожалуйста, твоя тайна меня все равно не интересует! Как и ты сам. Да я вообще с тобой три дня разговаривать не буду!

Но мама сказала: равноправие так равноправие, нас ведь она не принуждала сознаться, куда мы дели пятьдесят три песочных набора и что означает вся эта чертовщина со сбором пожертвований в пользу негров. Однако сейчас самое важное — быть особенно приветливыми и внимательными к дедушке. Иначе у него опять сердце сдаст. Врач предупреждал: когда у него подергивается рот и дрожит левая рука — это сигнал опасности.

Ник, если захочет, все жилы из тебя вытянет. Он расхныкался: скажи ему, где теперь пятьдесят три песочных набора, и все тут. Он, видите ли, хочет иметь такую же коллекцию, как негры. И вообще, какие у нас от него могут быть секреты?

— У тебя ведь есть! — сказал я ему.

— Но я такое честное-пречестное слово дал, что никому ничего… — Ник откровенно распустил нюни.

— Кому же это ты слово дал? — спросила мама.

Ник выглядел несколько затравленным. Он силился понять, является ответ на этот вопрос тоже частью тайны или нет.

— Ты папе слово дал? — допытывался я. — Или дражайшему монарху?

Ник стиснул зубы. Я посмотрел ему в глаза. Какой же он еще ребенок! Притворяться ни на грамм не умеет. В глазах его читался утвердительный ответ. Ясное дело: он дал слово и папе, и Огур-царю.

Мама прикрикнула:

— Да оставьте вы бедного мальчика в покое! Он и так уже всякую ориентацию в жизни потерял!

— Не он один у нас в семье в таком положении! — сказал я Мартине, но от Ника отстал. Я даже не съехидничал, когда он проходил мимо, неся в папину комнату проросшую картошку.

В ДВЕНАДЦАТОЙ ГЛАВЕ

царит такая неразбериха, что периодизация учителя немецкого трещит по всем швам

Одно ясно: мне в этой главе все-таки удается вырвать у Пика тайну. То, что из этого вышло, напоминает не нормальный семейный разговор по душам, а, скорее, скандал невиданной силы!