Битва на Калке. Пока летит стрела

Злоба требовала выхода! Убивать же пока было некого, и он стремился лишь скорее добраться до дому, до Переяславля. Там обязательно попадёт кто-нибудь под горячую руку, и нестерпимый свирепый жар хоть немного будет утолён. Ярослав гнал и гнал, дружина еле поспевала за ним, и вдруг до него дошло: многие, отстав, больше его не догоняют! Он понял это, когда менял третьего коня, удушив его непосильным бегом, как и первых двух. Войско же стало меньше едва ли не наполовину!

Оставшимся с ним дружинникам Ярослав ничего не сказал, притворился, что не заметил. Но чего ему стоило притворство! Ненависть перехлестнула его огненным бичом, и он так скрипнул зубами, что почувствовал во рту мелкую крошку.

Обиднее всего было то, что дружинники, оставившие своего князя, который, можно сказать, спас им жизни, никакого наказания не понесут! И нет у Ярослава над ними власти, и не увидит он их больше никогда!

Он решил, что дорога, по какой они ехали, слишком извилиста, а значит, удлиняет путь до желанной цели. Начал спрямлять, где только возможно. При этом ещё добрых десятка два ратников куда-то делись. Заблудились, наверно. И Ярослав видел, видел, что среди оставшихся тоже есть такие, что не прочь немного поплутать вдали от взбесившегося господина своего.

Тут, на беду, тропка откинулась влево, образуя широкую — края не видать — петлю, огибающую мокрое болото. Оно, болото, может, и было проходимо летом, но сейчас лежало, всклень налитое водой. Кочки, покрытые слабо зеленеющей весенней травкой, правда, торчали по болоту довольно густо, но это ни о чём не говорило. Тёмная вода могла скрывать между кочками такие ямы, что всё войско вместе с князем туда уйдёт, и даже пузырей не останется.

Ярослав, трясясь от злости, велел идти прямо через топь. Приказал голосом, не терпящим возражений.

Из упрямства бросился первым в чёрную воду, хотя конь пятился, храпел и не желал идти. Смирился, понёс хозяина и — вот ведь чудо какое — вынес на другой берег! Ярослав понял, что произошло действительно чудо, когда, выбравшись на твёрдую землю и оглянувшись, увидел, что трое — всего только трое! — дружинников, послушавшихся его приказа, провалились с конями и тонут, тонут! И лишь один из них мог ещё как-то вылезти: он ухватился за кочку, видимо, успев выдернуть ноги из стремян, а товарищи на берегу уже вязали кушаки, чтобы ему бросить. Двое других, пронзительно вопя и барахтаясь, вместе с конями быстро и неотвратимо уходили вниз.

Того, что был ближе к берегу, всё-таки вытащили. Ярослав, дрожа от злости, которую даже ледяная болотная вода не смогла остудить, смотрел. Едва нашёл в себе силы крикнуть остаткам дружины, чтоб, не мешкая, догоняли его. Они же, молча дождавшись, пока над тонущими не сомкнулась и не затихла вода, подсадили мокрого дружинника к кому-то позади на круп, развернулись и медленно поехали прочь.

Ярослав даже хотел сначала броситься вдогонку, вытащив меч. Но как ни был взбешён, а ума хватило понять, что после случившегося его зарубят без разговоров, а труп кинут в это же болото — без надлежащего христианского погребения. Каркнув вслед уходящей дружине какую-то бессмысленную угрозу, Ярослав поехал дальше по тропе, заставляя коня всё убыстрять и убыстрять бег.

Ещё только начинало вечереть, когда стены и пригороды Переяславля показались вдали. Подъехав поближе, он придержал измученного коня: захотелось почему-то войти в город медленным шагом, словно боялся расплескать злобу, переполнявшую его до краёв. Но оказалось, что и так придётся идти шагом, только своими ногами — его обессиленный конь упал и издох.

Ярослава и самого пошатывало от усталости. Кое-как добрался до ворот, зыркнул на перепуганных сторожей — тех сразу будто и не стало, — не спрашивая, отвязал чьего-то коня, прядавшего ушами, тут же, неподалёку. На этом чужом коне и въехал в свой двор.

Челядь, стража, дворцовые как почувствовали, что лучше не попадаться князю на глаза, — мигом попрятались! Словно никого не обеспокоило, не встревожило, почему князь, недавно ушедший на войну с полками и знамёнами, вернулся с войны один и даже без шлема. Ни один не подошёл, не спросил, не попытался утешить! Всем своя шкура дороже его чести! Ярослав оглядел пустынный двор, по которому только гуси бродили, переваливаясь.

Гуся, что ли, порешить, подумал он. Но тут же передумал — гусиная шея перерубится мечом как былинка, не доставив руке, жаждущей убийства, никакого удовольствия.

Тогда он решительно привязал чужого коня к крыльцовой балясине, вынул меч, выставил ногу для упора — и, торопясь, чтобы не успеть почувствовать жалость к ни в чём не повинному животному, ударил лезвием по основанию шеи — сверху вниз, в то место, где кончалась грива. Едва отскочил от плеснувшей крови.