Битва при Тюренчене

— Про Спарту я больше помню! — обрадовалась вдруг Елизавета Петровна. — Спартанцы все время воевали и почти всех побеждали, даже персов. Они не терпели многословия и выражались кратко, лаконично: «со щитом иль на щите!» — сказала мать сыну, уходившему на войну. Они весь день были заняты: упражнялись с оружием, обучали молодежь, обсуждали на форуме текущие гражданские или политические дела… Домой приходили только переночевать — вот ужас! Но вообще-то довольно симпатичный был народ, очень честный. Наверное, они могли организовать государство гражданского равенства…

— А вы, Евдокия Петровна, что еще скажете?

— Пожалуй, Лизанька права, я тоже про эту Спарту вспомнила. Всю Грецию покорили, но в конце концов кто-то их одолел.

— Значит, Иудею и Карфаген вы отвергаете? Что ж, подсказок больше нет, ответственность переложить не на кого. Ваш ответ?

— Спарта, — вместе сказали сестры.

— Ура! — скажу теперь уже я. — В труде греческого историка Птолемея «Биографии» описан законовед Спарты по имени Ликург, который долго путешествовал по свету, приглядываясь к жизни в других государствах, и по возвращению в Спарту предложил собственный свод законов, по которому все свободнорожденные спартанцы были уравнены меж собой. Народному собранию на форуме эти законы понравились, и они были приняты. Там было много, конечно, несуразиц вроде железных денег размером с тележное колесо, питании всех сытной, но однообразной пищей и только в столовых, очень краткого времени на исполнение супружеских обязанностей и так далее. Но в каждом гражданине появилось чувство собственного достоинства, а мощь спартанского государства резко возросла, так что Спарта, в конце концов, стала доминировать среди многочисленных греческих государств. Крах этого государства произошел через разложение его военных вождей, которые не смогли преодолеть соблазн и вывезли из покоренных Афин предметы роскоши в собственное владение и тем породили зависть у других спартанцев, чувство неравенства, далее ненависть, разброд — а за этим тотчас пошли поражения в военных столкновениях. Добили их, как известно, македонцы, а окончательно принизили римляне.

— Какого молодца ты вырастила, Елена Михайловна! — расчувствовалась Евдокия Петровна. — Ну, теперь ты им одна владеть не будешь. Он ведь любое общество в Красноярске оживит, везде будет принят! А мы должны найти ему более подходящее занятие, чем архивное, да и более денежное, чего тут лукавить. Как вы думаете, Иннокентий, Александр?

— Что тут думать, поразил, — произнес Иннокентий Петрович. — Теперь любая дорога ему будет открыта. Но Вы ведь геологом стать хотели, Сергей Андреевич?

— И сейчас хочу, да денег пока на свое обучение не заработал.

— Это Вы в том смысле выразились, что чужих денег, в дар или в долг, принять не хотите?

— От вашего семейства, пожалуй, взял бы, но мне почему-то кажется, что я за эту осень и зиму смогу все-таки в Красноярске нужную сумму заработать, да и мама может выделить от своих нынешних доходов.

— Вот это уж верно, — встрепенулась Евдокия Андреевна. — У Елены Михайловны такие таланты белошвейные обнаружились, что она в ближайшее время сможет, видимо, свой модный салон организовать, в который мы постоянно ходить будем. И денежки ей носить.

— А что касается более денежного дела, — заговорил вдруг Александр Петрович, по-европейски элегантный, бритый господин лет пятидесяти, — милости прошу Вас, Сергей Андреевич, зайти завтра с утра в мою контору (где она находится, Вы ведь знаете?), а вашему старшему архивариусу я записку передам по поводу Вашей отлучки.

— Спасибо, Александр Петрович, буду с утра, — четко заверил Городецкий. И спустя небольшой промежуток времени спросил:

— Так что, Евдокия Петровна, будете бороться за 100 рублей?

— Нет, Сережа, подустали мы что-то с Лизанькой мозги напрягать. Да и повара мне сигналят, что пора гостей ужином потчевать…

Глава седьмая

Внедрение в АО «Драга»

Поздним вечером по возвращении домой (ехали в коляске, предоставленной радушной Евдокией Петровной и везли остаток от банка в количестве 125 рублей!), после восторженных охов, ахов и объятий с матерью и сестрой (как льнул к Елене Карцев, используя восторженное ротозейство Городецкого!) реципиент и подселенец оказались, наконец, одни в своей каморке.

— Вы что-то очень льнули к матушке? — задним числом обеспокоился Городецкий. — Она даже чуть оттолкнула меня.

— Что поделаешь, если она мне так нравится? И сегодня, у Кузнецовых была ярче всех — чтобы ты там ни говорил про Серебрянникову.

— Но это никуда не годится! Я требую эти поползновения прекратить!

— Так ведь и я душу имею, а она к Елене Михайловне тянется… Ладно, ладно, понимаю я все, больше не буду. Заводи поскорее себе маруху, только такую, чтобы и мне понравилась — и будем вместе наслаждаться…

— Что еще за маруху? Прекратите использовать свой жаргон! Слышали бы Вас сейчас те гости, которым Вы весь вечер голову морочили…