Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Чтобы еще больше укрепить дух своих солдат, император приказал полковой музыке 17-го полка играть знаменитый революционный марш «Le chant du départ»[767]. Звуки этого марша раздались по линии фронта, и их подхватили музыканты других армейских полков и гвардии. Воинственная музыка и отдаленные раскаты пушечной пальбы словно подчеркивали важность приближающегося момента.

«Было около десяти часов утра, – вспоминает очевидец. – Мы стояли в ожидании, считая, что битва может вот-вот начаться. Солдаты застыли в строю с ранцами за плечами и с ружьем “к ноге”, у офицеров шинели были одеты в скатку через плечо. Вражеские разъезды были совсем близко от наших постов. Иногда они обменивались выстрелами из карабинов. Время от времени раздавался гром французских и русских пушек… которые словно задавали такт этой военной симфонии. Каждый бросал взгляд на своих соседей по строю, и в ожидании боя все внимательно всматривались в лица командиров… Я много видел боев и сражений в моей жизни, но никогда не видел, чтобы офицеры и солдаты находились в подобном состоянии… Все, конечно, хотели битвы, но все понимали, что она будет ужасна. Мы знали, что враг многочислен… У нас не было пути отступления, их было четверо на одного. Что нам было ждать? Нужно было победить или умереть!»[768]

Эти великолепные по точности воспоминания (разумеется, речь не идет о знании автором численного соотношения войск) вносят некоторые нюансы в распространенное утверждение о полной уверенности в счастливом исходе боя в рядах Великой армии. Без сомнения, солдаты верили своему полководцу и были готовы сражаться насмерть, но они прекрасно понимали, что победа может быть куплена очень дорогой ценой. Тот же офицер вспоминал: «Мы собирались в кружок вокруг старых воинов, которые сражались с русскими в Италии и под Цюрихом. Мы словно хотели прочесть в их лицах, чего нам нужно бояться и на что надеяться»[769].

Что касается императора, уверенный в своих силах, он тем не менее вел себя с редкой предусмотрительностью и осторожностью. Объехав позиции войск 30 ноября, он написал министру иностранных дел в Вену: «Господин Талейран, я желаю заключить мир немедленно. Я готов оставить Венецию Зальцбургскому курфюрсту[770]

, а Зальцбург – австрийцам… Я не вижу проблем в том, чтобы разделить короны Франции и Италии… но только после моей смерти… Я готов вернуть [австрийцам. – Примеч. авт.] всю артиллерию, склады и крепости. Я не наложу более никаких контрибуций и платежей, кроме тех, какие уже были наложены…»[771]

Что значит это письмо накануне сражения? Судя по всему, император не исключал, что союзники ограничатся только маневрированием и не будут его атаковать до тех пор, пока не получат подавляющего численного превосходства. Посылая подобное письмо Талейрану, он еще раз давал знак, что не хочет войны и готов заключить мир на самых приемлемых для австрийцев условиях.

Текст письма показывает, что Наполеон все так же оставался в заблуждении насчет Александра I – в заблуждении, которое в конечном итоге будет стоить ему и короны, и Империи. «Я обменялся письмами с императором России. Я вынес из этого то, что он добрый и достойный человек, которым, однако, заправляют его приближенные, продавшиеся англичанам…»[772]

В письме Талейрану император писал также, что завтра (1 декабря), скорее всего, будет битва. Как видно, Наполеон готовился к любому возможному варианту развития событий. Вечером 30 ноября он продиктовал свое знаменитое воззвание к войскам, которое, впрочем, было сообщено армии только на следующий день.

Наступивший погожий день 1 декабря 1805 г. не стал опять-таки днем великой битвы. Под ярким, не по-зимнему теплым солнцем союзники с каким-то тупым упорством стали снова маневрировать, почти не сходя с места. За весь день их главные силы прошли в лучшем случае 12 км (!), да и то двигаясь не на неприятеля, а по дуге вокруг него. Что касается французских войск, то именно 1 декабря была завершена их концентрация. 1-й корпус Бернадотта расположился на позициях позади левого фланга, дивизия Фриана и драгуны Бурсье подошли к аббатству Райгерн, сам маршал Даву лично прибыл в главную квартиру.

Кавалерия, как и в предыдущий день, проводила непрерывные рекогносцировки и сталкивалась на аванпостах. Наполеон также не оставался без дела. Савари рассказывает: «Император провел весь день на коне. Он инспектировал свою армию полк за полком. Он говорил с солдатами, он посетил все артиллерийские парки, побывал во всех батареях, дал инструкции всем офицерам и канонирам. Он лично побывал во всех госпиталях и позаботился о том, как будут транспортироваться раненые… Можно написать целый том о том, что он сделал за эти 24 часа»[773].