Битва в пути

— Давай, давай, Анна! Отвезут все, что надо, твоей дочке. Вот какие у нее посланцы! Держите, товарищ Бахирев! Укрепляйте смычку между городом и деревней.

Он взял узел, все откровеннее смеясь глазами, и собрался водрузить его на бахиревские колени. «Мальчишка!» — ругнулся про себя Бахирев и молча положил узел на сидение подальше от себя.

Снова машина ныряла с увала на увал, снова полуденное небо истекало зноем, и пыль поднималась над дорогой, над тощими нивами. Бахирев то с опаской косился на Дашины яички, то поглядывал на секретаря.

«Чего ради он сидел на собрании? Чтоб «потоковать» о токах? Хлеб сохнет, а он о токах! Сидит, молчит, головой вертит, улыбается. Чего, собственно, ему улыбаться? Неурожай, саботаж, собрание едва не сорвалось, второго секретаря обозвали жуликом! Есть от чего улыбаться? И улыбка дурацкая. У такого секретаря и в МТС, наверное, черт те что. И тракторы используются как придется, И противовесы летят».

Не вынимая изо рта трубки, он буркнул:

— Любопытно, чего ради, собственно, приезжали вы на это собрание?

— Вот то-то и здорово, что незачем мне было приезжать, совершенно незачем! — с бессмысленным удовольствием заявил секретарь.

«Большеголовый, а из малоумков», — заключил Бахирев и перестал обращать на секретаря внимание.

«Ведь это самое главное — подобрать таких людей, чтоб работали без подсказки. Если б таких да во все колхозы!» — вертелось на языке у Курганова, но он смолчал, не захотел объяснять свое поведение набычившемуся молчаливому человеку с сонными веками и вихром на затылке. Курганов возмущался стремлением заводских инженеров замазать историю с противовесами и отыскать виновников в районе. Он считал, что надутый главный инженер и есть инициатор нечестной линии поведения завода, и не желал преждевременно вступать с ним в разговоры. Он думал о Борине. Он вспоминал, как упорно отказывался Борин идти работать в колхоз, и радовался про себя: «Нет, не ошибся! Не ошибся я в человеке. Все, как я предполагал. Отказываться отказывался, а уж взялся, так взялся! Не будет ронять своего партийного достоинства. Не так воспитан человек. С деньгами обернулся, авансишко выдал, поставил себя под повседневный контроль колхозников, семью перевез, девчонки его на прополку ходят вместе с колхозницами. И сегодня правильно обернул дело. Выйдут завтра косари на работу. Поднимет он колхоз, поведет за собой колхозников. Мне теперь можно сюда заезжать пореже. Вострухова убрать надо отсюда. А куда я его уберу, Вострухова?»

Дорога шла глубокими, сырыми ложбинами. В обычные годы земля здесь родила плохо, а в это знойное лето в парной тени, насыщенной запахами влаги и трав, все разрослось буйно, как в тропиках. Близ пойменных лугов и в начале покатых склонов набирала колос пшеница небывалого травостоя, и литой массив овса залил подножия холма.

— Овес-то, овес! — не удержался Курганов. — Слитный, чистый, аж голубой. Если на чем и продержимся в эту засуху, так только на рельефе и микроклимате. В ответ раздалось нечленораздельное посапывание.

«Не желаешь разговаривать — и черт с тобой! Все равно не позволю замазывать безобразие с противовесами», — подумал Курганов и уткнулся в окно.

Дорога снова поднялась на холм. Солнцепек вместо спасительной тени у ложбины, низкорослые хлеба и тра-вы вместо буйного травостоя. «По пять-шесть центнеров с гектара, — невесело прикинул в уме Курганов. — У лесной кромки на залежи и все десять. Эх, хоть бы собрать то, что вырастили! По прогнозам, с августа дожди».

Машину тряхнуло. Углубленный в мысли о противовесах, Бахирев почувствовал мокроту у колена. «Яйца!»— подумал он в страхе и отодвинул узел. Но было уже поздно. Пятно наподобие детского поноса разлилось вдоль бедра по брюкам. Курганов очищал пятно носовым платком и откровенно хохотал. Растертые на сером трико желтки блестели на солнце, а белки тянулись и стекали каплями.

«Черт! — про себя ругался Бахирев. — Не хватало мне яичницы на брюках! На самом видном месте! Мокро! Насквозь просочилось. Будь они распрокляты, эти яйца! Эти мне крестницы с посылками!.. Эти мне дороги с ухабами!.. Хохочет! Мальчишка! У таких вот секретарей одни ухабы в районе. Чем хохотать, следил бы за дорогами».

С помощью шофера они бензином кое-как оттерли пятно и двинулись дальше.

Открытая солнцу усадьба МТС с утрамбованной машинами голой землей дышала зноем. Поставленные рядами сеялки обжигали ладонь. Курганова сразу окружили люди, а Бахирев решил взглянуть на мастерские.

В недостроенном просторном кирпичном здании еще не было ни дверей, ни окон. Гуляли легкие сквозняки, веяло прохладой и сыростью, пахло известью и мазутом. В сборочной ремонтировались два комбайна и трактор. В свежеоштукатуренных комнатах уже работали станки. Возле одного из станков стояли три человека. Высоченный, белокожий и румяный, как девушка, парень, уставив голубые безмятежные глаза в окно, лениво говорил:

— Ну и что? Ну и поставил.

Другой, маленький, худенький, остроносенький, наскакивал на него: