Битва в пути

— Отчехвостили меня деды, и правильно! — думал вслух Сережа. — Конечно, разыгралось мое самолюбие. — Он словно оправдывался перед Дашей. — Ведь не в деньгах же дело! Если государству надо, я сам отдам! Если надо, на хлебе посижу и веселый буду! Мне ведь что обидно? Есть закон, самый главный в нашем обществе: «Каждому по труду». Неужто мой труд наихудший в цехе? Унизили же! И в чем унизили? Вот я в техникуме учусь, в футбол играю, с докладами выступаю. Ругай как хочешь: худой ученик, худой докладчик, никудышный вратарь! Но за это место ты меня не тронь! В мою работу сколько вложено одной радости. Не об себе ведь я думал» Об цехе. За это место ты меня не тронь! — Он дернул головой так, что откинулся воротник, приоткрылась тонкая шея.

Верно, снова разыгрывалось самолюбие. Желчные слова его огорчили Дашу. Но он сам одернул себя:

— Опять я за свое. Зацепило — не отцеплю. Хотел бросить изобретать. А внутри зудит, зудит, зудит… Мы с Синеньким большое затеяли. Чтоб как в моторном — в три раза рвануть производительность! Не на сто пять, не на сто двадцать пять, а на все на триста!

Даша слушала и сквозь темноту ночи, сквозь снежную муть пыталась вглядеться в его лицо, пыталась вникнуть в его настоящее и будущее.

«Так вот ты какой будешь! — думала она. — Горячий. Нервный. Когда коснется до дела, обо всем будешь забывать. И обо мне тоже будешь забывать, как забыл обо мне в этот месяц из-за своего кокиля. И если б другую полюбил, все равно за делом забывал бы ее на многие дни. Такой уж ты. И дела у тебя такие, ради них можно и позабыть. Только как же мне к тебе, к такому, примениться?»

Сережа был в валенках. Даша для красоты надела Верины резиновые ботики, ноги у нее застыли до ломоты, но она и переступить боялась: как бы не пропустить хоть одно Сережино слово, не перебить его мыслец. «Хочу одной думой с ним думать. А смогу ли, если я не понимаю, как в нем все течет, возникает? Знала, видела веселого, а в нем вот кипит все».

— Нам сегодняшний день на пользу, — продолжал Сережа. — Гуров да Вальган — враги нашим замыслам, А враг — как наждак, он мысль точит!

Он задумался, палкой по снегу машинально чертил что-то. Даша знала в нем эту привычку — чертить, задумавшись. — Что это ты на снегу обозначил?

Он засмеялся,

— Ох, Дашунька! Возникла у меня еще одна идея. Если б удалось! — зазвучал голос прежнего Сережи. — Задумал я керамические резцы. Понимаешь? — Он повернулся, пальто еще сильнее распахнулось на груди, Даша хотела запахнуть, но постеснялась, а он и не заметил. — Ведь на керамическом бруске и сталь затачивается. Керамика — она дешевая и стойкая на стирание. Но она боится удара. Хрупкая. Значит, надо создать не ударную, а непрерывную работу резцов. Ты понимаешь принцип? Увеличить количество зубьев. Ты гляди, я тебе начерчу. Вот тут, под фонарем, светлее!

Он чертил на снегу веткой, поземка вилась вокруг, заметая чертеж, и Сережа крикнул на нее, как на собаку!

— Куш ты!

Даша силилась понять и вдруг обрадовалась:

— Поняла!

— Вот так можно расположить резцы., Гляди, и так тоже можно. И так можно. Пять вариантов в уме! Руки горят испробовать.

Кипела поземка, ярясь, заметая Сережины чертежи, кипели Сережины мысли, Дашино лицо одновременно и горело и стыло.

Даше вспомнилась деревня и зыбкий высокий мостик над стремниной. Жутко и весело выбежать на середину и глядеть с высоты, как все внизу несется, бурлит, пенится.

Поглядела на гладкий лоб, показалось — проникла вглубь и почувствовала стремнину Сережиных мыслей, непрерывное их кипение, стало боязно. «Голова у него горит. Легко ли в таком напряжении! Вот и от меня отнесло его, захлестнуло. А я его все равно люблю. Еще и посильнее люблю такого-то! Только как же, как мне к нему примениться?»

— Придешь к нам завтра?

— Приду… — И тут же про себя Даша подумала? «Каждый день? Хорошо ли?» — Пришла бы, да ведь завтра мама приезжает, — поправилась она, — Маму на совещание животноводов вызвали.

— А вот ты с ней и приходи.

Даша не сразу собралась с ответом. «Для чего же это с ней? Об чем он подумал?» Мысли заметались, и губы неловко выговорили:

— Да ведь… Да ведь она и постесняется пойти.

— Как же это она постесняется пойти к твоему жениху? — тихо, просто, как само собою понятное, сказал Сережа.

Даша подняла руку, обороняясь.

«Неужели оно самое?»

Как она ждала этой минуты! Когда над рекой он приманивал птицу, еще не смела ни думать, ни ждать, только без мыслей, одним сердцем позавидовала той девушке, которой Сережа скажет такие слова. С новогоднего бала Даша тайно думала об этом часе. Ей представлялось, что Сережа, веселый и великолепный, опять уведет ее в зимний сад Дворца и под далекую музыку медленно будет говорить про любовь. А он не веселый, а измученный, и сказал не под музыку, а под железный скрежет водосточной трубы, и не медленно, а словно бы мимоходом.