Битва в пути

Бахирев около недели не был в чугунке, соскучился и сам удивлялся этому. Чужой цех! Нет, он не мог быть чужим. Крохотные корешки, вырастая, все сильнее опутывают, захватывают и держат комья земли и кусочки щебня. Бахирев сам казался себе опутанным и захваченным такими корешками нового, прорастающего здесь, в чугунном цехе. Чугунщики тоже видели в нем своего, а не чужого. Ольга Семеновна пожаловалась:

— Что же это, Дмитрий Алексеевич, за порядки? Опять худые глины пошли! И дозаторы забиваются.

И он не мог не остановиться, не посоветовать насчет дозаторов. Сагуров встретил его радостно.

— Давно, давно ждем! — взмахом руки указал он на доски показателей. — Сто два к плану! Как работаем?

Он гордился и ждал похвалы, словно Бахирев по-прежнему был главным инженером.

— Я же теперь не в курсе общего положения, — улыбнулся Бахирев. — Я теперь могу сказать тебе одно: по деталям моторной группы чугунщики в ночную смену сработали крепко.

Но он говорил неправду. Он не мог смотреть на ЧЛЦ только с точки зрения «деталей моторной группы».

Когда они разобрались в пескодувке, к ним подошла Даша.

— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Стерженщицы интересуются: по всему стержневому пойдут пескодувные машины?

Он опустил веки и представил себе строй пескодувных машин. Он уже не был главным и не отвечал за дела чугунолитейного. Почему же трудно сказать ей, что пока намечено всего две пескодувки? Но ведь это пока, А потом несомненно…

Он ответил, не подняв век:

— По всему цеху, Даша.

Но от нее нелегко было отделаться,

— А когда по всему цеху? Оставалось улыбнуться:

— Скажи лучше, когда ты меня на свадьбу позовешь! Совсем взрослая стала! Жениха-то приглядела?

Она так вспыхнула, что и Бахирев, и Сагуров, и автокарщица, грузившая стержни, засмеялись.

Все еще смеясь, он оглянулся и увидел рядом, за станком, тонкую смуглую шею, прикрытую Синим воротом Халата. Тина. Он не понял, почему вдруг замолк смех. Тина повернулась и густо покраснела. Она делала головой и руками какие-то знаки. Он подошел к ней:

— Что?

— Митя, нет… зачем ты подошел?.. Нет, я только хотела сказать, чтоб ты отвернулся, не смотрел на меня.

— Почему?

— Милый, ну, ты смотришь… у тебя все на лице написано… Они все замолчали даже…

А сама не отрывала от него глаз.

— Ты похудел! Отчего?

Они не виделись два дня и, неожиданно встретившись в стержневом, сразу глотнули и счастья и горечи. Жадно вглядывались друг в друга. Вновь открывали друг в друге то лучшее, любимое, что столько раз представляли себе в часы разлуки. С тревогой отмечали каждое новое выражение — отпечаток этих дней. Оттого, что, разлучаясь, они не смели даже произнести имен друг друга и погружались в два разных, наглухо отгороженных мира, каждый час разлуки разрастался в вечность и каждая встреча казалась возвращением из опасного путешествия в другой мир.

Вплотную к ним подошел Чубасов и сказал Бахиреву:

— Зайди, Дмитрий Алексеевич. Есть добрая новость. Чубасов ушел, и Бахирев, договорившись с Тиной о встрече, пошел следом.

«Какая может быть теперь для меня добрая новость?»

Встреча в чугунолитейном чем-то встревожила Чубасова. Уханов однажды полушутя сказал, что бывший главный ходит в ЧЛЦ из-за технолога Карамыш. Чубасов только поморщился, решив, что это одна из тех сплетен, которых немало вилось вокруг приметной фигуры Бахирева. Почему же сейчас сразу вспомнились слова Уханова?

«Что было? — думал он. — Ничего же не было. Ну, он держал ее за руку. Мало ли кого случается взять за руку! Но это выражение! Счастливое и… пьяное. И она! Как она смотрела на него! С испугом и с каким-то забвением, не то восхищением… Да нет, показалось мне! У него такие дети. Жена. Серьезный мужик. И, все говорят, отличный семьянин».

Когда Бахирев вошел своей обычной грузной и мерной походкой, когда взглянул узкими, глубоко посаженными глазами, когда заговорил с обычной деловитостью, Чубасов вздохнул с облегчением. «Показалось! Показалось, конечно. Серьезный же мужик».

— Новость преотличная, — сказал он. — Через три дня едешь в Москву со своими противовесами.

Бахирев от неожиданности так повернулся, что скрипнуло тяжелое кресло.

— Я?! Я поеду?

— Ну да, ты.

— А как Вальган?

— Проглотил. Пришлось подчиниться большинству в парткоме.

— Может, вместе поедем, а? Все-таки бывший, снятый. Как они там…

— Ничего, не маленький! Послезавтра отчетно-выборное. И не надо было бы тебя отпускать, да так совпало.

Вяхирев догадался, чего стоило Чубасову добиться этой поздки для него, для снятого, для бывшего главного. Рука Бахирева принялась быстро дергать вихор, Чубасов улыбнулся:

— Давно хочу я спросить: что это у тебя обозначает? Скальпировать ты себя самого, что ли, собираешься за провинности? Или мозги подтягиваешь на высокий уровень?

— Мозги, мозги подтягиваю, — ответил Бахирев и тихо, от признательности, проскрипел — Спасибо тебе.

Чубасов свел собольи брови.

— Чего спасибо? О тебе, что ли, забочусь? О заводе! Ты скажи, противовесы у тебя «подтянуты» до должного уровня? Сумеешь доказать в министерстве? Не завалишь?