Третьей причиной восстаний, после продразверстки и мобилизации, были злоупотребления местных властей. На комбедовской волне, пользуясь растерянностью крестьян, плохо понимавших государственную политику (которая и сама-то себя не очень понимала), во власть напролезали черт знает кто. В лучшем случае это был десяток-другой бедняков, которые кое-как пытались выполнить предписания вышестоящих властей, не будучи битыми односельчанами (и, естественно, получить от нахождения во власти какую-то свою выгоду). Местная власть откровенно уголовного пошиба тоже была в то время явлением обыкновенным. «Пламенные революционеры», впрочем, оказались немногим лучше, ибо рядовой состав РКП(б), имевший хорошо если церковно-приходское образование и святую веру в немедленное торжество светлого будущего, со страшной силой сносило влево.
Впрочем, очень скоро «пламенные революционеры» нахватались криминальных повадок, а криминальные элементы – революционной фразы и смешались в одну трудноразличимую массу. Вся эта публика называла себя коммунистами. Знаменитый вопрос: «Василий Иваныч, ты за большевиков или за коммунистов?», в более поздние времена казавшийся наивным, во время Гражданской войны имел вполне конкретный смысл. Большевики – это та власть, которая закончила войну и дала землю. А коммунисты – та сволочь, что сидит в местных исполкомах и партячейках. Очень показательный лозунг выдвинуло одно из башкирских восстаний: «Да здравствуют большевики, да здравствует вольная продажа, долой коммунистов – партию хулиганов!»
Никакой общей картины и никакого общего рецепта не существовало. В соседних волостях могли быть: в одной – исполком, твердо проводящий в жизнь декреты так, как они написаны, в другой – «р-революционный», а в третьей – уголовный.
В результате власть на местах приняла характер невыразимый.
В Москву потоком шли жалобы, вроде следующей:
…Вот как осенью 1918 года собирали чрезвычайный налог в Ливенском уезде Орловской губернии: