Битва за Лукоморье. Книга 3

Садко прекрасно понимал Даринкину обиду. Мореходу без женской ласки нельзя, и в Ольше, как и в том же Новеграде, нравы всегда были свободнее, чем во многих других городах Руси. В порту и в предместье здесь хватало кабаков и притонов, где моряк мог недорого сторговать любовь на час. Посадничья стража следила только за тем, чтобы в таких злачных местах обходилось, по возможности, без поножовщин и смертоубийств, а если подсыпали тебе там чего в дешевое пойло, без кошеля оставили и до портков раздели, сам виноват. Но работавшие подавальщицами в «Летучей рыбе» бойкие, хорошенькие и чистенькие девицы, не чуравшиеся пристального мужского внимания, цену своим достоинствам знали. С непотребными девками себя не равняли, и коли уж позволяли себе провести ночь с приглянувшимся посетителем, щедрым на подарки, то лишь по обоюдному полюбовному согласию.

– И пьют эти купцовы подручные тоже как ушкуйники – только подноси! – продолжала жаловаться Даринка, не на шутку раскипятившись. – Уже четвертую корчагу медовухи опростали, на вино перешли. Мы тут аж разволновались – а заплатят ли? Попросили рассчитаться, так те хоть и заплатили, да осерчали сильно. Сейчас вот сидят знатно подогретые, соседей задирают… боюсь, как бы драку не учинили… И разговоры промеж собой ведут мутные. Не таятся даже. Болтают при нас с Анфиской о своих делишках преспокойно, будто и нет рядом чужих ушей…

– И о чем болтали? – лениво спросил Садко, цепляя ложкой из ухи кусок рыбы.

– Хвастались, что сорвали какой-то жирный куш. Кругломордый, значит, говорит: давайте за это выпьем, ребята, удачу спрыснем. А один из подручных его, верзила бородатый в кафтане раззолоченном, ругаться начал: дескать, сорвали-то сорвали, да в последний раз, – принялась припоминать Даринка, перейдя на громкий горячий шепот. – Тут и сам купец помрачнел было, как сыч. Но опять захорохорился: ничего, мол, Гаврила, небо для нас на землю не рухнет из-за того, что человеку с мозгами среди дураков-недоумков дела вести нельзя… А потом брякнул еще этому Гавриле – будто ядом плюнул: мы, мол, и за морями не пропадем, по Руси смрадной да болотной рыдать не станем…

– Прямо так и сказанул? – перебил девчонку Садко.

Вот теперь ему правда стало интересно, и про уху новеградец позабыл разом. Даринке с ее наблюдательностью да памятью в княжьи приставы бы податься, татей ловить! А самое главное, у капитана кровь в жилах взбурлила: это что же за паскуда позволяет себе Русь и русичей срамными словами крыть?! Да еще вроде бы с Новеградом гад торгует… Может, знакомый какой?

– Слово в слово так и ляпнул, не вру! – пылко заверила Садко подавальщица. – Еще какую-то девку-воеводу они поминали. Сдохнуть ей на княжеской службе поскорей от разбойничьей стрелы желали, да хвалились, как вокруг пальца ее ловко обвели. И Охотников китежских, не в свое дело полезших, на все корки по-черному костерили, житья, дескать, от них не стало…

Любопытства пополам с разгорающимся негодованием Садко сдержать больше не мог. Знакомый зуд в крови, так часто толкавший новеградца на безрассудные и отчаянные поступки, опять подбивал его на приключения. В воздухе повеяло заварушной потехой, и кулаки зачесались нешуточно. Не обращая внимания на нахмурившегося Милослава, который всё это время прислушивался к разговору друга с Даринкой, капитан торопливо глотнул вина и привстал со скамейки, всматриваясь в гуляк, пирующих в дальнем углу зала.

На зрение Садко никогда не жаловался, оно у него было отменно острым, а к полутьме трапезной уже притерпелось. Так-так, охраны у купца где-то полтора десятка человек: и впрямь, значит, не мелкая сошка. Во главе стола сидит какая-то бородатая рожа в дорогом кафтане. Надо думать, тот самый Гаврила. Рядом с ним – кто-то плотный, в шапке с меховой опушкой, одетый тоже солидно и небедно. Видать, хозяин… только, как назло, морду не разглядишь. Ковш ко рту обеими руками поднес и никак от него не оторвется… а вот сейчас наконец поставил на стол, вытер губы и потянулся к блюду с наполовину растерзанным пирогом…

Отблеск свечей упал на круглощекое лицо, отороченное кудреватой бородкой, и узнал Садко торгована вмиг. Хоть и далековато было. Сперва ошарашенный капитан даже самому себе не поверил.

– Чилига! – это имя новеградец, подавшись вперед, прошипел, как черную брань. – Чилига Бурбело, акула меня сожри!

Садко сорвал с плеча перевязь с гуслями и торопливо, не глядя, пристроил их на скамью рядом со своим кафтаном. Ярость ударила ему в голову горячей волной, не хуже, чем вино. Из-за стола капитана «Сокола» аж вынесло. Он не видел уже ничего вокруг – ни ошеломленных и непонимающих глаз товарищей и Даринки, ни того, как следом поспешно вскочил со скамейки Милослав.

Нет, справедливость на свете все-таки есть! Давно напрашивался подлец-лесоторговец, чтобы морду ему расквасили, – и судьба снова свела их с Садко на узенькой стежке-дорожке!.. И где? Посреди ольшанской харчевни!

* * *