Битва за Лукоморье. Книга I

Так он не бегал еще никогда. Задыхаясь и жадно ловя ртом воздух, вынесся на берег, где Неждан уже сталкивал в воду осиновку. Отпихнул в сторону названого брата, которого всего трясло и пошатывало, налег сам, и долбленка закачалась на воде. Подхватил под мышки плачущего Фролку, забросил в лодку – и тут за спинами затрещал ракитник.

Неждан и Фролка увидели только то, как вскипела вода у берега, как взметнулся над отмелью высоченный, с дерево, водяной столб, размытыми очертаниями похожий на полупрозрачную человеческую фигуру, плечистую, длинноволосую и длиннобородую – и как обрушился этот столб на берег, захлестывая и сбивая с ног навей. В этот миг лишь один Терёшка разглядел за завесой из водяных брызг и пены тоненькую девушку с распущенными светлыми волосами, которая, подняв руки в повелительном жесте и звонко что-то выкрикивая, стояла на отмели по колено в воде.

С духами из речных глубин, безмолвными и сильными, чья суть – сама сила текучей водной стихии, договариваться умеют все берегини. И могут, если придет нужда, призвать их себе на помощь.

Ветлинка тоже умела.

Долбленка бешено заплясала на волнах, но мальчишек каким-то чудом даже почти не обдало брызгами.

– На весло я сяду! – крикнул Терёшка в ухо Неждану, помогая ему залезть в лодку.

Брат, похоже, его даже не слышал – так громко у него стучали зубы. Кое-как забрался в лодку, оглянулся, всхлипнув, через плечо – и еще сильнее побелел, а в лодке тонко пискнул от ужаса Фролка. Терёшка тоже обернулся к берегу…

И увидел её.

Она появилась из зарослей, как тень. Скользила над землей, не касаясь ее босыми ногами, словно текла – высокая и тощая простоволосая женщина в рваном тряпье. Спутанные седые космы спускались до пояса, лицо было не просто бледным – меловым, а кисти голых по локоть рук и широкие ступни – почти черными, точно густо вымазанными засохшей кровью. И пальцы на руках и ногах у нее были длиннющие, каких у людей не бывает…

Всё, как рассказывают в страшных байках, тоже любому деревенскому мальцу знакомых с пеленок.

Вештица, залитая лунным светом, зависла над берегом, поднявшись в воздух аршина на два. Улыбнулась – и улыбка сделала ее неподвижное лицо таким жутким, что спину Терёшке продрало морозом.

Она повела перед собой рукой, бледные губы шевельнулись – и над берегом пронесся порыв ветра, пригнув к воде камыши.

Водяной столб, снова вскипавший у берега, опал и рассыпался бисером брызг. Жалобно вскрикнувшую Ветлинку отшвырнуло едва не на середину реки, а осиновку подхватило круто вспенившейся волной, закружило – и от берега отбросило.

Запрыгнуть в лодку Терёшка не успел.

Его тоже сбило с ног – и прокатило по мокрому песку, с головой окунув в воду. Кашляя и отплевываясь, он, полуоглушенный, приподнялся на мелководье, сам не соображая, что делает, выбрался на четвереньках на берег – и тут же ощутил подбородком холод железа.

Мертвяк-анчипыр, приставив к горлу тронутый ржавчиной меч, другой ручищей сгреб Терёшку за плечо, чуть не вывернув кость из сустава – и вздернул мальчишку на ноги, как котенка.

Вештица заскользила к пленнику.

– Набегался, дитятко? – насмешливо прошипел глухой надтреснутый голос, лишь отчасти напоминавший женский.

Когтистые ледяные пальцы почти ласково потрепали пленника по скуле, зрачки бесцветных глаз хищно сузились – и, сорвав с пояса Терёшки ножны с ножом, она торопливо забросила их в воду. Точно боясь обжечься.

А потом на голову Терёшки, над ухом, обрушился удар – и его накрыла темнота.

* * *

Терёшка застонал от боли в разламывающейся голове, с трудом разлепил веки и заморгал, приходя в себя.

Над ним нависала низкая двускатная кровля, подпертая толстыми бревнами-сохами с рогатыми развилинами наверху. По черным от застарелой копоти бревенчатым стенам и стропилам прыгали отблески очага. В полуземлянке пахло дымом и, остро и резко – жильем, которое не один год простояло заброшенным. И в придачу – липким душком падали.

Под собой Терёшка ощутил голые твердые доски лавки. Не застеленные ни тряпьем, ни шкурами, ни хотя бы наломанным в лесу лапником. А еще понял, что лежит на собственных руках, связанных за спиной. И стянуты запястья так, что ими толком не пошевелить.

На онемевших и затекших руках лежать было неудобно, и парень с трудом повернулся на бок. В полутьме ничего толком не разглядишь, но где он, Терёшка понял сразу, когда вспомнил, о чем толковал Ветлинке водяник с Лешачьего ручья. Двенадцать лет назад один из соседей Пахома, зверолов Бранята, срубил себе в лесу возле Долгого болота охотничью зимовьюшку. Четыре года спустя там его и нашли мертвым. После встречи с медведем-шатуном, которого он всё-таки сумел свалить: до зимовья Бранята кое-как добрался, да там и истек кровью от страшных ран. Сыновья охотника лесную полуземлянку забросили, и в селе стали ее считать местом нехорошим, отмеченным смертью до срока. Только мальчишки, которым сам худ не брат, хорохорясь друг перед другом своей храбростью, иногда на спор, вдвоем-втроем, решались здесь переночевать.