Битва за Рим (Венец из трав)

Сулла аккуратно запечатал письмо, позвал слугу и подробно объяснил, куда следует доставить послание. Затем взгляд его упал на стену, где — по одному из странных совпадений, которыми полна жизнь, — был изображен Ахилл, сжимающий в объятиях мертвого Патрокла. Очевидно, под впечатлением театральных трагических масок художник нарисовал Ахилла с перекошенным болью лицом и разверстым ртом. Это показалось Сулле грубым вторжением в глубоко интимный мир душевного страдания, которое никогда не следует показывать толпе. Он хлопнул в ладоши и, когда слуга вошел снова, распорядился:

— Завтра же сделай так, чтобы этой мазни здесь не было.

Тот кивнул и со слезами сообщил:

— Луций Корнелий, приходили из погребальной конторы. Все приготовлено, чтобы выставить тело мальчика для прощания в атрии.

Осмотрев погребальные носилки, резные и позолоченные, установленные на возвышении, застеленные черной тканью и с черными подушками, Сулла одобрительно кивнул. Он сам принес и уложил на них сына. Затем тело приподняли, подложили гору подушек под голову, спину и руки, чтобы придать ему сидячее положение. В этом подобии кресла покойнику предстояло оставаться до тех пор, пока восемь могильщиков в черном не подхватят носилки и не понесут их во главе похоронной процессии. Тело полусидело ногами к входной двери, над которой снаружи были укреплены кипарисовые ветви.

На третий день состоялись похороны. В знак уважения к скорби того, кто в недавнем прошлом являлся городским претором, а в будущем должен был, по всей вероятности, стать консулом, все общественные мероприятия были отменены. Завсегдатаи Форума, в черных траурных тогах, выстроились в ожидании похоронной процессии. Последняя, из-за участия в ней колесниц, двигалась более долгим маршрутом, чем обычно, и вышла к Форуму между храмом Кастора и Поллукса и базиликой Семпрония. Первыми показались двое могильщиков в черных тогах, за ними музыканты, также в черном, которые играли на прямых трубах, изогнутых рожках и флейтах, изготовленных из костей поверженных врагов Рима. Похоронная музыка была мрачной, не слишком изысканной и мелодичной. Вслед за музыкантами шли женщины в трауре — профессиональные плакальщицы, выводившие погребальную песнь, бившие себя кулаками в грудь и плакавшие настоящими слезами. За ними — группа танцоров с кипарисовыми ветвями, чьи ритуальные пляски были древнее самого Рима. Перед носилками с усопшим ехали на колесницах, запряженных вороными конями, пятеро актеров в восковых масках и парадных тогах предков Суллы. Носилки покоились на плечах восьми носильщиков в черном — вольноотпущенных из числа бывших рабов мачехи Луция Корнелия, Клитумны. За носилками шел, укрывшись с головой траурной тогой, отец покойного в сопровождении своего племянника Луция Нония, а также Гая Мария, Секста Юлия Цезаря, Квинта Лутация Цезаря, Луция Юлия Цезаря и Гая Юлия Цезаря Страбона, чьи головы тоже были покрыты. За мужчинами следовали женщины, простоволосые и растрепанные.

Дойдя до ростры Форума, музыканты, плакальщицы, танцоры и носильщики остановились, а актеров в восковых масках препроводили наверх и усадили в почетные курульные кресла из слоновой кости. Они были облачены в тоги с пурпурной каймой, а тот, кто был в маске предка Суллы — фламина Юпитера, надел жреческую одежду. Затем туда же внесли носилки с телом юноши, за которыми последовали скорбящие родственники (все, за исключением Луция Нония и Элии, так или иначе принадлежащие к роду Юлиев), чтобы послушать прощальное слово. Произнес его, весьма сжато, сам Луций Корнелий Сулла:

— Сегодня я хороню своего сына. Он был потомком рода Корнелиев, ветви, которая за более чем двухсотлетнюю свою историю дала Риму консулов, жрецов и прочих уважаемых мужей. В декабре ему предстояло достигнуть совершеннолетия и присоединиться к сонму этих мужей. Однако этому не суждено было случиться. Он умер без малого пятнадцати лет от роду…

Сулла прервал ненадолго свою речь и обвел взглядом присутствующих. На глаза ему попался Марий-младший, уже облаченный во взрослую тогу. Корнелия Сулла время от времени бросала на своего возлюбленного безнадежные взгляды. Теперь он стал для нее почти недоступен. Аврелия и Юлия тоже были здесь. Но если Юлия рыдала и поддерживала вконец обессилевшую Элию, то Аврелия стояла прямо, с сухими глазами, с лицом скорее мрачным, чем горестным. Луций Корнелий продолжал: