Битва за Рим (Венец из трав)

— Мой сын был прекрасным юношей, достойным любви и забот. Его мать умерла, когда он был еще маленьким, но мачеха сумела восполнить эту утрату. Со временем он бы стал достойным отпрыском благородного патрицианского рода, ибо он был воспитан, умен, любознателен и мужествен. Во время моего путешествия на Восток для встречи с царями Понта и Армении он был рядом и отважно переносил все выпавшие нам опасности и лишения. Он присутствовал на моей беседе с парфянскими послами и был бы лучшей кандидатурой из молодых людей его поколения для продолжения подобных дипломатических миссий. Он был моим ближайшим соратником и последователем. Судьбою уготовано, чтобы болезнь подкосила его дома, в Риме. Тем хуже для Рима, тем горше для меня и моей семьи. Я хороню его, преисполненный огромной любви и необъятного горя.

Когда церемония закончилась, все встали. Траурный кортеж вновь выстроился и тронулся в сторону Аппиевой дороги, где покоились почти все Корнелии. У двери склепа носилки опустили. Луций Корнелий Сулла поднял на руки тело сына и опустил в мраморный саркофаг, установленный на досках. Крышку саркофага поставили на место и с помощью досок его спустили внутрь склепа. Сулла закрыл бронзовую дверь, а вместе с нею — словно часть самого себя. Часть его существа осталась навсегда там, в склепе. Его сына больше нет. Отныне уже ничто не будет по-прежнему.

* * *

Через несколько дней после похорон Суллы-младшего был принят аграрный закон Ливия. Он был представлен народному собранию после одобрения Сенатом, где поддержке его не смогло помешать даже страстное сопротивление Цепиона и Вария, и… неожиданно натолкнулся на серьезную оппозицию во время заседания комиций. Чего Друз никак не мог предвидеть, так это недовольства италиков, но именно они главным образом воспротивились принятию законопроекта. Хотя римские ager publicus не принадлежали им, их собственные владения граничили с государственным земельным фондом, а строгость соблюдения границ практически не контролировалась. Не один белый межевой камень был тайком передвинут, и множество наделов, принадлежавших италийским владельцам, незаконно разрослись за счет их римских соседей. Теперь же, в случае принятия нового закона, предстояла бы крупномасштабная ревизия границ, как пролог к последующему переделу общественных владений и разделу их на участки площадью по десять югеров. Так что все нарушения неминуемо выявятся и будут устранены. Болезненнее всего обстояло положение в Этрурии, вероятно потому, что одним из крупнейших латифундистов там был Гай Марий, которого не слишком беспокоило, присваивают или нет его италийские соседи куски вверенных ему государственных земель. Представители Умбрии также атаковали законопроект, и лишь Кампания вела себя спокойно.

Друз, однако, остался доволен. Скавр, Марий и даже Катул Цезарь прониклись его идеями относительно ager publicus и совместными усилиями сумели убедить младшего консула, Филиппа, чтобы тот не выступал против. И хотя заткнуть рот Цепиону оказалось невозможно, протесты его оставались гласом вопиющего в пустыне (отчасти из-за полного отсутствия у того ораторских данных, отчасти же благодаря успешно пущенным слухам о нечистом происхождении его состояния — а богатство роду Сервилиев Цепионов римляне простить не могли). В итоге в письме к Силону Друз писал:

…Потому прошу тебя, Квинт Поппедий, приложи все возможные усилия, дабы убедить этрусков и умбров не шуметь. Меньше всего я хочу вызвать беспокойство у тех, кому изначально принадлежали земли, которые я стараюсь раздать.

Ответ Силона был мало обнадеживающим: