Битва за Рим (Венец из трав)

Дети были постоянно разделены на две враждующие группы: старшие против малышей, объединившихся вокруг отпрыска Катона Салониана. И в детской не смолкали крики и шум битвы. Логично было бы предположить, что первые неизменно одерживали верх, превосходя потомков Катонианского рода по всем статьям. Однако с тех пор, как Катону исполнилось два года и он начал, в меру своих малых силенок, поддерживать брата и сестру, Катоны все чаще давали отпор Сервилиям-Ливиям. В упорстве с Катоном тягаться не мог никто: его нельзя было заставить подчиниться ни силой, ни криком, ни логикой. Может, он и был тугодумом, но в самых важных качествах, необходимых для победы, — неутомимости, настойчивости, язвительности, напористости, беспощадности — ему отказать было нельзя.

— Мама, — обратился Друз к матери, подводя итог увиденному и услышанному в детской, — мы ухитрились собрать у себя под крышей все противоречия Рима.

* * *

Противники Друза и италийских предводителей летом также не теряли времени даром. Цепион сколачивал оппозицию из всадников, а вместе с Варием сумел настроить против Друза и значительную часть народного собрания. Филипп же, чьи аппетиты всегда превосходили его финансовые возможности, позволил подкупить себя группе всадников и сенаторов, главным богатством которых были их латифундии.

Разумеется, никто не знал, что их ожидает впереди, но в предвкушении речи Друза на заседании, которое должно было состояться на сентябрьские календы, все были снедаемы любопытством. Многие сенаторы, в начале года позволившие ему увлечь себя красноречием, желали теперь, чтобы красноречие это изменило Друзу. Исходный энтузиазм и поддержка в сенаторской среде изрядно поубавились, и собравшиеся первого сентября в Гостилиевой курии были намерены заткнуть уши, дабы оградить себя от магии этого оратора.

Вел заседание Сената Секст Юлий Цезарь, поскольку сентябрь был одним из месяцев, когда он должен был председательствовать. Это означало, что предварительные формальности строго соблюдались. Сенаторы сидели, переговариваясь, покуда жрецы изучали предзнаменования, возносили молитвы и очищали жертвенники. Наконец Сенат принялся за дело. Все, что предшествовало речи народного трибуна, было рассмотрено крайне быстро. Пришел его черед.

Пора. Друз поднялся со скамьи трибунов, установленной под возвышением, где сидели консулы, преторы, курульные эдилы, и прошел к своему привычному месту у больших бронзовых дверей, которые он, как и в предыдущих случаях, попросил закрыть.

— Достопочтенные отцы-основатели, члены Римского Сената! — мягко обратился он к присутствующим. — Несколько месяцев назад я, выступая в этом самом собрании, говорил о великом зле, укоренившемся среди нас: ager publicus, общественном землевладении. Сегодня я намерен затронуть еще большее зло, которое, если мы его не уничтожим, уничтожит нас. И это будет закат Рима. Я имею в виду положение народностей, живущих с нами бок о бок на этом полуострове, — тех, кого мы зовем италиками!

По рядам присутствующих прокатился шум, похожий скорее не на ропот голосов, а на шелест деревьев или жужжание осиного роя. Друз услышал его, уловил его тон, но продолжал, не обращая на это никакого внимания:

— Мы обращаемся с ними, тысячами и тысячами людей, как с гражданами третьего класса — в буквальном смысле слова. Ибо граждане первого класса — это римляне. Граждане второго класса — те, кто пользуется латинскими правами. А третий класс — это жители всей остальной Италии. Те, кого считают недостойными права участвовать в наших римских собраниях. Те, кого облагают податями, бичуют, штрафуют, изгоняют, обирают, эксплуатируют. Те, чьи сыновья, жены, имущество не застрахованы от наших посягательств. Те, кого заставляют воевать на нашей стороне и содержать за свой счет войско — войско, которым командуем мы, римляне! Мы обещали народностям Италии полную автономию в обмен на их солдат и налоги, а затем обманули их, разбросав по их территории свои колонии и тем самым отняв у них лучшую часть их владений и не дав ничего взамен.

Шум все усиливался, хотя пока и не перекрывал голоса оратора. Буря — или рой разъяренных ос — надвигалась. Друз почувствовал, что во рту у него пересохло, и вынужден был сделать паузу, стараясь при этом держаться как можно естественнее.

Нельзя было показывать, что он волнуется, поэтому он тут же возобновил речь: