Битва за Рим (Венец из трав)

— Гай Марий, ну почему ты не можешь понять, что у Рима нет денег? Рим — банкрот! Мы не можем позволить себе держать на полях сражений двадцать легионов! Война против италиков повергла нас в безнадежные долги! Казна пуста! И даже великий Гай Марий не сможет разгромить такую мощную армию, как у Митридата, за один сезон, если у него будет всего лишь пять легионов!

— Но я могу заплатить за несколько легионов сам, — заявил Марий.

— Как Помпей Страбон? — нахмурился Сулла. — Но когда ты оплачиваешь легионы сам, Гай Марий, они принадлежат тебе, а не Риму.

— Чепуха! Это означает всего лишь, что я предоставил свои средства в распоряжение Рима.

— Вот это — действительно чепуха. Это означает всего лишь, что ты предоставил средства Рима в свое распоряжение, — резко возразил Сулла, — ведь ты поведешь свои легионы!

— Иди домой и успокойся, Луций Корнелий. Ты огорчен утратой своего командования.

— Я еще не утратил своего командования, — резко отозвался Сулла и взглянул на Юлию. — Ты знаешь свои обязанности, Юлия из рода Юлиев Цезарей. Так выполни их во имя Рима, а не Гая Мария.

Она проводила гостя к двери, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Пожалуйста, не говори ничего больше, Луций Корнелий. Я не могу расстраивать своего мужа.

— Во имя Рима, Юлия, во имя Рима!

— Я жена Гая Мария, — произнесла она, открывая дверь, — и мой первый долг — это он.

«Ну, Луций Корнелий, ты зря старался, — говорил себе Сулла, пока спускался к Марсову полю, — он такой же сумасшедший, как пифийский оракул в приступе священного бешенства. Его никуда не допускают, ему ничего не позволяют, но его и не останавливают. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не возьму на себя этот труд и не остановлю его».

Выбрав длинный кружной путь, Сулла направил стопы не домой, а к младшему консулу. Его дочь теперь стала вдовой — с новорожденным мальчиком и годовалой девочкой.

— Я просил моего младшего сына взять себе имя Квинт Пятый, — говорил младший консул, и слезы беспрепятственно катились по его лицу, — и, конечно, у нас остался сын моего дорогого Квинта, который тоже когда-нибудь станет консулом.

Корнелия Сулла не показывалась.

— Как моя дочь? — спросил Сулла.

— Ее сердце разбито, Луций Корнелий, но у нее есть дети, и это хоть какое-то утешение.

— Как это все ни печально, Квинт Помпей, — жестко сказал Сулла, — но я здесь не для того, чтобы рыдать. Поверь, я знаю, о чем говорю. В подобные моменты человеку не хочется заниматься ничем, что касалось бы внешнего мира. Я знаю это, потому что пережил утрату собственного сына. Но к сожалению, мир вокруг нас никуда не делся. Я вынужден просить тебя прийти ко мне завтра на рассвете. Мы должны посовещаться.

Затем Сулла, преодолевая крайнюю усталость, потащился вдоль края Палатина в свой собственный, такой красивый новый дом, где обеспокоенная новая жена встретила его слезами радости, увидев, что он цел и невредим.

— Никогда не беспокойся обо мне, Далматика, — сказал ей Луций Корнелий Сулла, — мое время не пришло. Я еще не выполнил того, что предначертано мне судьбой.

— Наш мир рушится! — вскричала она.

— Нет, пока я жив, — ответил Сулла.

Он спал долго и без сновидений, как спят обычно люди намного более молодые, чем он, и проснулся перед рассветом, совершенно не представляя, что ему следовало бы делать. Это опустошенное состояние никогда не беспокоило его раньше. «Я всегда поступаю лучше тогда, когда действую под диктовку Фортуны», — подумал Сулла и устремился навстречу наступающему дню.

— Если этим утром примут закон Сульпиция о долгах, число членов Сената сократится до сорока. Недостаточно для кворума, — уныло заметил Катул Цезарь.

— Но мы можем рассчитывать на цензоров, не так ли? — поинтересовался Сулла.

— Да, — ответил великий понтифик Сцевола, — ни Луций Юлий, ни Публий Лициний долгов не имеют.

— Тогда мы должны действовать, исходя из предположения, что Публию Сульпицию еще не пришла в голову мысль, что цензоры могут набраться мужества и пополнить собой Сенат, — продолжал Сулла. — Когда он поймет это, то предложит другой закон, не такой определенный. Тем временем мы попытаемся освободить наших изгнанных коллег от долгов.

— Я согласен, Луций Корнелий, — заявил Метелл Пий Поросенок, который прискакал из Эзернии, едва только услышал о том, что вытворяет в Риме Сульпиций. Он уже успел переговорить с Катулом Цезарем и Сцеволой. Метелл раздраженно потряс кулаками: — Если бы эти глупцы одалживали только у людей своего круга, они могли бы рассчитывать на прощение долгов, по крайней мере в настоящее время! Но мы попались в собственную ловушку. Сенатор, нуждающийся в деньгах, слишком мало заботился бы о том, чтобы вернуть свой долг другому сенатору. И потому он отправлялся к худшему из ростовщиков.

— Я все еще не понимаю, почему Сульпиций набросился на нас за это? — капризно спросил Антоний Оратор.

— Марк Антоний, мы можем никогда не узнать причину, — ответил Сулла с большим спокойствием, — сейчас это даже неважно — почему. Намного важнее то, что он это сделал.