Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории

В тезисах VII Международного конгресса славистов (Варшава, 1973) была опубликована новаторская работа А. В. Исаченко с примечательным названием «Если бы в 1478 году Новгород поразил Москву (об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)». В лапидарном стиле было выдвинуто несколько принципиальных утверждений: «История всегда держит наготове несколько вариантов. И нет оснований считать то, что фактически произошло, во что бы то ни стало проявлением „прогрессивного хода истории“. Все развитие России сложилось бы совершенно иначе, если бы в конце XV в. Новгород, а не Москва оказался главенствующей силой объединения страны. И такая возможность реально существовала… Предлагаемые здесь мысли являются лишь умственным экспериментом, позволяющим взглянуть на фактическое развитие лишь как на один из возможных вариантов, особенно выпукло выступающих на фоне несостоявшегося»[147]. Эти нетривиальные рассуждения практически никому в России не были известны. Интересная статья Б. Г. Могильницкого об альтернативности исторического развития, опубликованная в 1974 году, также не смогла существенно изменить отношение отечественных обществоведов к этой проблеме[148].

Альтернативный характер социального бытия находился вне сферы профессиональных интересов академической науки, он был осмыслен и стал фактом общественного сознания несколько необычным способом. В 1975 году писатель и историк Н. Я. Эйдельман, человек широчайшей эрудиции и гениальной одаренности, в документальной повести «Апостол Сергей» нарисовал поразительную по своей убедительности картину «Фантастический 1826-й» — картину победоносной военной революции в России, начатой восстанием Черниговского полка под предводительством С. И. Муравьева-Апостола. Автор книги показал, к каким результатам могли привести альтернативные исторические тенденции, если бы они одержали победу, и каким образом, при помощи какого механизма нереализованные исторические альтернативы могли бы реализоваться.

«Революция в России…

Призраки новой Вандеи, нового террора, нового Бонапарта, старых героев Плутарха…

Все будет — и кровь, и радость, и свобода, и террор, и то, чего ожидали, а затем — чего совсем не ожидали. Но что бы ни случилось, происходит нечто необратимое.

Кто восстановит отмененное крепостное право! …Не было. Могло быть»[149].

Книга имела огромный успех и многочисленных читателей, но приведенная выше итоговая формула не послужила толчком для теоретического и историко-культурного осмысления проблемы альтернативности исторического процесса: на страницах академических изданий еще целое десятилетие о ней не было сказано ни слова.

В 1982 году вышла в свет монография А. И. Ракитова «Историческое познание», в которой рассматривался ряд дискуссионных вопросов, касающихся процесса исторического исследования (исторический факт, историческая истина, законы истории, структура и содержание исторического времени, особенности исторического объяснения и предсказания). В заключении содержалась четкая характеристика не рассмотренных в книге перспективных направлений — назревших исследовательских проблем, «представляющих первостепенный интерес для исторической науки и образующих обширное поле для логико-методологических исследований». К числу последних была отнесена проблема исторического понимания, ориентированная на «реконструкцию не проявившихся в действиях или текстах актов поведения как актов мыслимых, продуманных, но не реализованных теми или иными персонажами»[150]. Фактически уже признавалась необходимость теоретической реконструкции исторических альтернатив в сознательной — целенаправленной и мотивационной сфере деятельности людей, но еще ничего не говорилось об их изучении в сфере предметно-практической деятельности, причем само понятие «историческая альтернатива» в тексте книги отсутствовало.

Начало перестройки и приближавшийся юбилей Октябрьской революции существенно повлияли на ситуацию в общественных науках. В монографии «Революционная традиция в России: 1783–1883 гг.» И. К. Пантин, Е. Г. Плимак и В. Г. Хорос рассмотрели в масштабе длительной временной протяженности историю российской общественной мысли и революционной борьбы от Радищева до появления марксизма. Была предпринята оригинальная попытка выяснить особенности освободительного движения в России (соотносительно со странами Запада и Востока), которая, во многом опираясь на уже сложившиеся представления, одновременно претендовала на новое прочтение прошлого. Авторы сознательно стремились преодолеть отставание «теоретического, концептуального осмысления истории освободительного движения в России от ее фактографически-описательного освоения», что привело их к необходимости уточнения как тех или иных фигур (декабристов, народников), так и тенденций поиска российской «исторической альтернативы» — российского варианта буржуазной эволюции страны[151].