Битвы за корону. Три Федора

Сабуров и Татищев удивленно покосились на меня, но я-то знал, что взвешенное в Хутынском монастыре золото потянуло аж на девяносто пудов без малого. А это по самым грубым предварительным подсчетам двести десять тысяч рублей. Даже отняв тридцать, отданные мною Троицкой обители, все равно в остатке сто восемьдесят. Плюс к ним четыре сундука золотой посуды и других изделий. Общий вес их куда меньше, около семисот фунтов, но зато в них вделаны драгоценные камни. А помимо них есть и отдельный сундук с драгоценными камнями. Ну и мое серебро. Оно заменит недостающую сумму.

Астраханское и Казанское царства меня не волновали, но видимость обеспокоенности показать надо, и я добился того, что сейчас мы не станем обсуждать их передачу. Куда лучше сделать это самому Годунову и Кызы-Гирею, когда они встретятся. Перечить ханские послы не стали. Ну да, главное, чтоб государь приехал к хану, а из пленника можно веревки вить, и лишний спор затевать ни к чему.

 Дошли до условий самой церемонии. Касаемо них у меня тоже имелись возражения. Для начала я заявил, что после предложенной ими процедуры встречи государю на Русь возвращаться ни к чему – не примут. Заодно ядовито поинтересовался, отчего хан жаждет непременно унизить своего будущего родича, ограничив его смехотворным количеством сопровождающих воинов. Два десятка – это ж курам на смех. Помнится, когда в Крымском ханстве мурза или бей едет в гости к другому, он берет с собой не менее сотни воинов, а то и две-три, как, например, достопочтенный Хаджи-бей или Араслан Дивей. Про самого хана вообще молчу, ибо там речь идет о тысяче. Но ведь Федор Борисович такой же государь, как и Кызы-Гирей, следовательно, и ему положен как минимум полк.

Крыть им было нечем, ибо я оперировал точными цифрами (спасибо консультациям Власьева), но ни на полк сопровождающих, ни на его половину, они, разумеется, не согласились. Я ж говорю, тертые волки. Отстаивая цифру в три сотни, я выдал на-гора последний убойный аргумент. Мол, до этой минуты у меня и в мыслях не было, будто могучий Кызы-Гирей, имея под рукой стотысячное войско, убоится трех сотен моих гвардейцев. Не иначе как слава о моих людях, пусть и весьма преувеличенная, столь широко разошлась по миру, успев долететь до Крымского государства и испугать хана? И тут же сделал вид, что спохватился:

– Ах да, будет и еще одна сотня на телегах, везущая приданое и дары хану, его сыновьям и ближним людям. А если взять в расчет и тех, кто станет править лошадьми, то и впрямь получается огромная силища. Такой впору испугаться любому, а не одному великому хану, – и, презрительно кривя губы, уставился на Тохтамыша.

Тот вспыхнул, услышав перевод моих слов, выдал какую-то гневную тираду своим советникам и, повернувшись ко мне, на ломаном русском выпалил:

– Пусть будет!

Очень хорошо. Теперь обсудим коленопреклонение, которым якобы негоже унижать нашего государя, а заодно ликвидируем и ханскую лошадку, каковая нам – нож острый. Коль Кызы на коне, то и его свита тоже, и поди свали их. Нет, реально, но хлопот с конными гораздо больше.

Снова последовал спор и вновь я его выиграл. Правда, не совсем, ибо сошлись на обоюдных уступках. То есть опуститься придется, но на одно колено, и не Федору, а его верному князю-воеводе, ранее никогда не перед кем не унижавшемуся, но ради своего государя готового пойти и на такое. На сей раз все без исключения татары посмотрели на меня с уважением (еще бы, добровольно согласился поступиться своей честью!) и безоговорочно приняли поправку.

А мне того и надо. Но главное – убрали лошадей, хотя поначалу уперлись и ни в какую. Согласились лишь когда мне в голову пришла отличная идея и я пояснил, что у нас принято расстилать перед государем дорожку из красной материи. Разумеется, точно такую разложат и перед ханом. Кони непременно зацепят ее своими копытами, ноги запутаются и неизбежно падение. Хорошо, если кого-то из свиты, а если навернется сам Кызы-Гирей?

– И не кажется ли, что негоже Федору Борисовичу останавливаться на расстоянии полета стрелы от ханского шатра и, спешившись, идти к хану оставшуюся часть пути? – перешел я к следующему вопросу. – Как ни крути, а унижение.

На сей раз Фарид-мурза заупрямился не на шутку, не желая уступать ни сантиметра. И дался ему этот полет стрелы! Пришлось прибегнуть к аргументам, так сказать, личного характера, и напомнить, что Годунов – брат невесты Кызы-Гирея, а она, как сказал сын хана Тохтамыш, со временем может стать и улу-султани, а там, кто знает, и всевластной ана-беим. Заодно напомнил и о прецеденте, которому минуло всего полсотни лет. Дескать, и у великого османского султана Сулеймана Роксолана поначалу вовсе была наложницей, а впоследствии стала-таки его женой, да не простой, а любимой. И именно ее сын Селим после смерти отца сменил его на троне.

И вопрос в лоб: