Битвы за корону. Три Федора

– Действительно, в сравнении с русским английский народ выглядит куда более бедным на слово, а я всегда утверждал, что гений, ум и дух нации обнаруживаются в ее пословицах. Не понимаю другого. Отчего при обилии такого количества блистательных умов сама Русь живет столь бедно? Отчего гений русских людей исчерпывается одними словами, не пытаясь перейти к делу?

Подколол, зараза! И ведь не поспоришь, все правильно. Но и я не лыком шит.

– У Руси всегда было слишком много врагов, – пояснил я. – Да ты ведь и сам успел убедиться. За то время, что ты тут, мне дважды приходилось участвовать в войнах и заметь, мы и в первый раз брали свое, возвращая городам исконные славянские названия, во второй и вовсе защищались. А любая война забирает столько сил и денег, что на остальное ничего не остается. Отсюда отсутствие прав – одни обязанности. Кому – воевать, кому кормить воинов, а кому молиться за них. И все. Тем не менее, покойный государь, разумеется, с твоей помощью, успел издать столько новых законов, что теперь дело пойдет куда веселее. Думаю, и новый правитель от него не отстанет.

– Ты с такой уверенностью глядишь в будущее, – скептически протянул англичанин. – А между тем навряд ли какое-то из новшеств имело бы место, если б не неустанные труды князя Мак-Альпина и его скромного помощника сэра Бэкона. И учитывая, что оба находятся, можно сказать, почти в опале….

Он выжидающе покосился на меня, но я продолжал молчать. Философ не унимался и, хитро улыбаясь, осведомился, есть ли на Руси аналог английской поговорке «Ни здесь, ни там».

– Есть, – мрачно откликнулся я. – Даже несколько. Например, ни к селу, ни к городу. Ни рыба, ни мясо. Ни то, ни се. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга.

– Последнее тебе, князь, учитывая неопределенность твоего нынешнего положения, подходит лучше всего, – задумчиво прокомментировал он.

И вновь я никак не откликнулся, не зная ответа. А и вправду, в опале я или как? С одной стороны указ о выезде в Кострому, а с другой… Ну никаких тебе дополнительных репрессий, хотя уверен, Годунов прекрасно понимает, что я не собираюсь уезжать из Вардейки. И ни единого напоминания, что мне давно пора в путь-дорогу. Более того, он отлично знает: моя переписка с его сестрой продолжается. Да и не только с нею одной – я держал руку и на пульсе собравшегося Освященного Земского собора. Не далее как вечером я узнавал во всех подробностях о произошедшем на его очередном дневном заседании и о страстях, творящихся в его кулуарах.

Впрочем, не исключено, что именно из-за творящегося на соборе он помалкивал, предпочитая, чтобы я оставался в Вардейке….

Глава 22. Новые козни Романова и…. крымский хан

Дело в том, что Романов уговорил Федора дать Боярской думе негласное согласие выставить на обсуждение депутатов Собора нескольких кандидатов в государи, заявив, что одного из одного выбирать как-то нелепо. Пусть будет хотя бы дополнительная парочка. Надо ли говорить, что парочкой этой оказались сами Никитичи – Романов и Годунов.

И если последний стал действительно нечто вроде отвлекающего маневра, то касаемо первого я был не совсем уверен. С первого же дня в Соборе разгорелись нешуточные страсти. Надсаживали глотки насчет избрания Федора Никитича не одни мои старые знакомые: Данила Вонифатьевич Горчаков-Изюмцев и Картофельный нос, то бишь Митрофан Евсеевич, носивший гордую фамилию Серебряков-Оболенский. К ним присоединились и еще несколько человек. Мало того, число ратовавших за Федора Никитича с каждым днем продолжало увеличиваться и дебаты кипели нешуточные – случалось, депутаты и за грудки друг дружку хватали, и кулаками в рожу норовили засветить.

Казалось, если количество тех, кто стоял за моего бывшего ученика, неизмеримо больше, надо проголосовать, да и дело с концом. Но все тот же Романов убедил престолоблюстителя, что так поступать негоже. Мол, непременно требуется единогласие, каковое он обещал обеспечить самое большее за неделю-полторы.

Пришлось принять негласное участие в выборах. Поначалу не хотел, втайне рассчитывая, что Годунов сам прикатит просить о помощи, но весточки от него так и не дождался. Зато получил две других: от Марии Григорьевны и Ксении. В одной моя будущая теща намекала, сколь славно она потрудилась, заступаясь за меня, а потому долг платежом красен. В другой Ксюша отписала про гордыню – мать грехов человеческих, которая продолжает владеть душой ее братца и умоляла порадеть, дабы «не приключилось худа» с его избранием.