Благие намерения

Карин (поднимает руку).

Дай мне закончить. Порой я не могу себя перебороть и начинаю думать о том, как бы сложилась жизнь семьи, если бы я не вышла замуж и не несла бы своей доли вины. (Улыбается.) Да, смешная мысль! Я так горела энтузиазмом, так хотела всем добра: порядок, чистота, сплоченность… образование. Благие намерения. Не подумайте, что во мне говорит горечь. Просто я размышляю.

Карл. А что было бы с тобой, мамхен, если бы ты не была вынуждена заботиться о нас?

Карин.

Ах, Карл! Ты задаешь умные вопросы, хотя сам… такой беспорядочный. Что было бы со мной? Наверное, продолжала бы учительскую карьеру. Продолжала бы учить и воспитывать других детей. Я, пожалуй, никогда не сомневалась в правильности своих действий. Возможно, по мелочам я и ошибалась, но в главном мне себя упрекнуть не в чем.

Неуверенность. Размышления. Пустота. Отвращение. Равнодушие. Горечь. Усталость. «Пойдемте в гостиную пить кофе, — говорит Анна. — Я испекла торт». — «Конечно», — сразу же отзывается фру Карин и встает из-за стола.

«Мы не такие ужасные, как это может показаться, — говорит Густав, прижимая чашку к животу и осыпая жилет крошками торта. — Иногда, Хенрик, мы бываем весьма и весьма приятными людьми». — «Анна с Хенриком обязательно должны прийти к нам на обед в честь помолвки», — жужжит Марта, обнимая Анну сзади. «До чего хорошенький мальчик», — шепчет она в ухо Анне. «Забудь все эти дрязги, — говорит Оскар Окерблюм, кладя руку на плечо Хенрика, — называй меня просто Оскар. Наша последняя встреча у меня тоже оставила весьма неприятный осадок, но я был преувеличенно ретив, считал, что обязан очертить границы. Я, если мне будет позволено сказать так о себе самом, человек кроткий. Вы с Анной обязательно должны прийти к нам на обед до нашего отъезда на дачу!»

Свеа гладит Анну по щеке своей изможденной, покрытой пятнами рукой. «Мне страшно стыдно за свою вспышку. Доктор говорит, что это лекарство выбивает меня из равновесия. Пусть Хенрик не думает, что тетя Свеа (Хенрик может называть меня тетей Свеей) такая уж противная всегда». Подплывает Карл, он дышит в лицо растерянному жениху: «Я предупреждал тебя, и вот ты попался! Что ж, пеняй на себя, несчастный. Анна — прехорошенькая, только не поддавайся очарованию ее мордашки. Слишком уж много в ней от Окерблюмов. Я вот тут предостерегаю твоего будущего супруга, — ухмыляется Карл, дыша в лицо Анне. — Предостерегаю черт знает как, ну, да это, верно, бесполезно». «Что ты пил, Карл?» — спрашивает Анна с напускным гневом. «Да уж пахнет не розами», — отвечает Карл, вздыхая.

«Уходим! — Эрнст тянет Хенрика за рукав. — Я сказал маме, что нам надо тебя проветрить. Пошли, Анна, ну и гадость ты испекла». — «До свидания, тетя Карин, спасибо», — бормочет Хенрик, кланяясь спине фру Карин. Она оборачивается — только что она велела Лисен перенести ужин на час. «До свидания, тетя Карин», — повторяет Хенрик, кланяясь еще раз. «Ты ведь вернешься к ужину! — мягко говорит фру Карин, лицо ее бледно, в глазах — усталость. — Ты ведь вернешься к ужину?» — «Нет, спасибо, мама, мы не вернемся к ужину, — решительно отвечает Эрнст. — Мы идем развлекаться с Анной и Хенриком. Напьемся, как свиньи». Фру Карин с улыбкой качает головой. «Приятного вечера, — говорит она поспешно. — Деньги есть?» — «Спасибо, мамочка, нам хватит», — говорит Эрнст и целует мать в губы.

III

После похорон дом на Трэдгордсгатан был заперт, а в конце августа его заполонили строители, мастера и грузчики. Семейство разделилось: одни уехали в Австрию, другие на воды, к источнику Рамлёса, дети — к знакомым знакомых в шхеры, Хенрик — в свой временный приход Миттсунда, Анна — к своей подруге по медучилищу при Софияхеммет Фредрике Чемпе. Сразу после выпускного экзамена означенная подруга вышла замуж за поместье и состояние в Дании и уже ждала первенца. Фру Карин удалилась на дачу в Даларна вместе с фрёкен Лисен, которой предстояло прожить со своей хозяйкой остаток жизни, то есть еще двадцать четыре года.

Фру Карин пребывала теперь в одиночестве — и внешне, и внутренне. Когда закончился год траура, она заказала в Доме моды «Лейа» семь одинаковых юбок, блузок и платьев — все одного и того же покроя, цвета и фасона. Начиная с весны 1912 года она носила только темное: юбки до щиколотки, серые блузки из чесучи, заколотые у горла серебряной брошью, черные прямые платья, высокие черные ботинки, белые ажурные воротнички и манжеты. За какие-нибудь восемь месяцев ее волосы побелели, они по-прежнему густые и блестящие, но белые, не серые.