Петрус.
Мне показалось, вы сказали, что уезжаете.Анна.
Значит, плохо слушал. Мы как раз решили остаться.Петрус.
Так вы не уезжаете?Анна.
Перестань болтать глупости, Петрус. Мы остаемся.Семилетнее старческое личико Петруса выражает недоверие и грусть. «Мне показалось, вы говорили, что собираетесь уезжать», — произносит он чуть слышно, делая вид, будто вновь погрузился в книгу. На глазах у него выступили слезы, он тихонько шмыгает носом.
Хенрик.
Кстати! Ты получила письмо от матери?Анна.
Да, забыла рассказать: она спрашивает, не приедем ли мы на дачу, когда у тебя будет отпуск. Эрнст и Мария с друзьями едут на Лофутен. Оскар и Густав снимают дачи в шхерах. Так что там будем только мы и Карл.Хенрик.
А что ты думаешь?Анна.
А ты? Маме будет одиноко.Хенрик.
Мне казалось, ей нравится одиночество.Анна.
Ну, раз так…Хенрик.
Что «раз так»?Анна.
Ответ достаточно ясный.Хенрик.
Здесь нам лучше. (Анна.
Всего на неделю?Хенрик.
Это необходимо?Анна.
Нет, нет. Мама и не рассчитывает, что мы приедем. Спрашивает просто для порядка.Хенрик.
Да, кстати, не собирались ли мы завести еще одного ребенка?Анна.
Конечно, собирались.Хенрик.
Тебе уже расхотелось? Это была твоя идея!Анна
(Хенрик.
Пошли в дом? Становится прохладно.Анна берет на руки малыша, который просыпается и начинает хныкать. Хенрик собирает все остальное — соску, погремушку, одеяло, трубку и Библию, подзывает Яка и направляется в усадьбу. На полпути он останавливается.
Хенрик.
Идем, Петрус.Петрус.
Только дочитаю.Хенрик.
Становится холодно.Петрус.
Мне не холодно.Хенрик.
Не забудь книгу.Петрус.
Не забуду.Хенрик.
Пошли в шахматы сыграем!Петрус.
Я дочитаю.Хенрик.
Ну, как хочешь.Анна, которая уже поднялась на крыльцо веранды, останавливается и улыбается Хенрику — Петрус не сводит с нее глаз. Дверь веранды захлопывается. Он перекатывается на спину и поднимает вверх руки — растопырив пальцы.
Теплым летним днем в середине июня 1917 года Анна и Хенрик Бергман ожидают в Зеленой гостиной, в личных покоях королевы. Она расположена в западном крыле дворца с видом на Стрёммен, Национальный музей и Шеппсхольмен. С ними протопресвитер Андерс Алопеус, величественный рыжеволосый священник внушительных габаритов. Стоя возле одного из огромных окон, они тихо беседуют о потрясающей панораме. «Вот только дует, — говорит Алопеус. — Сквозит так, что занавеси колышутся, правда, ветер в эту сторону, хорошо, что сейчас не зима».
В глубине комнаты два лакея в ливреях и белых перчатках занимаются устройством чайного стола. Они двигаются бесшумно, разговаривая между собой с помощью сдержанных жестов.
Пропорции гостиной хорошо продуманы, она почти квадратная. Обставлена элегантно, только с излишним уклоном в стиль 80-х годов: пузатые диваны и кресла, обитые блестящей тканью, расписанные вручную шелковые обои, обильная лепнина по периметру потолка и над высокими дверями, установленные друг против друга зеркала в позолоченных рамах, которые делают комнату бесконечной. Массивные хрустальные люстры, искусно задрапированные торшеры, толстые, заглушающие шаги ковры на скрипучем паркете. Потемневшие картины в затейливых рамах, пальмы и бледные скульптуры, шаткие столики, загроможденные безделушками, рояль, накрытый восточной шалью и уставленный фотографиями лиц более или менее княжеского звания.
На Анне серо-голубой дневной костюм и шляпа с загнутыми полями и крошечным белым пером. Мужчины в пасторском облачении, ботинки Хенрика слишком новые, слишком блестящие и слишком тесные. С ужасом глядя на Анну, он хватает ее за руку: «У меня все время бурчит в животе, будет катастрофа». — «Не надо было есть суп из репы, — шепчет Анна. — Попробуй глубоко вздохнуть». Хенрик делает глубокий вдох, лицо у него землисто-серого цвета. «Не надо было мне соглашаться, не надо…»