Благодарение. Предел

Жарко накалилась шея Мефодия. Отец временами горестно удивлял его: как оттеснили на пенсию, все стало не по нем, будто переворот совершился в обществе. Никак не притрется к жизни. За всю свою жизнь не вспахав борозды, не накосив копны сена, Елисей добровольно взялся охранять природу, изводил себя тревогой до бессонницы, заигрывался до желчных слез и надрывов. Чуток, ох как чуток к веяниям дня мой батя. И активность временами захлестывала его с головой. В пересолах и сказывалась его сила.

— Ты случайно не поднес старику рюмашку? — тихо спросил Мефодий Токина.

— А рыбка как? — уж явно подыгрывая, обратился Андриян к Филиппу.

— Рыбы? Мно-о-о-го! — все тем же ликующим распевным голосом с младенческим захлебом отозвался Филипп, вскидывая голову, зажмурясь, как соловей в песнопении.

Глаза Елисея разбежались: один под лоб, другой к носу. Рот искривился.

— Какая рыба? Всю потравили… Ты же своим заводом сгубил…

— А ягоды как в этом году?

— Ягоды? Мно-о-го!

— Какие ягоды? Скотина истоптала подлески. Сучки на зиму режем корове и овце, сучкорм то есть.

— Это верно, сенов не хватает, — сказал Филипп. — Овец скоро негде будет пасти. Угонишь в степи, а чем поить? — Филипп с упреком и надеждой смотрел на Мефодия.- — О родничках перестали думать. За двести сажен от реки, озера али колодца нельзя пахать. Раньше нужда заставляла блюсти родники: коней, быков, себя надо было поить. А нынче вылупим глаза, мчим на машине за сто верст пескаря ловить. Беспамятно хозяйничаем, огороды на берегу копаем. Чуешь, Андрияш, вонью несет с лугов? Щучье озеро погибает. Затягивает. А глубоко было: помнишь, топор к вожжам привязали с тобой, бросили с лодки — дна не достали. Рыбы! Ночью старая щука, мраморно-пятнистая, одним глазом (другой птица склевала) глядела на луну и жалилась: сгубили нас люди и сами могут околеть от засухи.

— А я разве не про то же толкую?! — воскликнул Елисей, торжествующе глядя вокруг. — Всю жизнь моими идеями дышишь, а все споришь: «Много!» «Весело!» Знаешь, Андриян, Калмыцкий брод? Прошлый год парень дракинский утонул в модных ботинках. Весь истлел, в природу ушел, а ботинкам хоть бы что — не гниют и раки их не жрут. Ощерились под водой, так и скалятся до сих пор. Сам видал! От природного дерьма реки сами очищаются, бактерия есть работящая, вроде дворника, только не пьянствует, не ябедничает, анонимок не сочиняет. От химии трудно природе отбаниться. Грязь нетленная.

«С чужого голоса поет Елисей? По-стариковски погнался за модой плакать по природе? — думал Андриян. — Всегда он в первых рядах закоперщиков».

— Что-то, Елисей Яковлевич, мрачный? — спросил Андриян недовольно.

— А ты, Андрияш, веселый. Отец твой пахал, грехом считал зорить птичьи гнезда… А ты жизнь заканчиваешь как? Закоптил своим заводом все вокруг. И винить тебя нельзя. И никого нет виноватых. И я сам губил…

— Врешь, дорогой земляк, рыбу я не губил. И жизнь пока не собираюсь заканчивать, — сказал Андриян. — Что-то ты на старости лет спорить начал с железом, а?

Мефодий с жестковатой улыбкой глядел на отца — в глазах светился грозный ум.

— Дорогой батя, ты уж заодно поплачься о дудаках, стрепетах. Сейчас многие статейки промокли от слез по природе. Гербициды вредны, травленым зерном не повреди здоровье сусликам, мол, птица то зерно клюет, дохнет. Да как же мне сусликов травить? Каждого за лапки держать и яд в рот лить? Сами не знают, о чем плачут.

Андриян обернулся к Терентию, хитро похвалил Мефодия за собранность и силу, выверяя свою задумку насчет его дальнейшей судьбы.

— Хозяин. Хваткий, — охотно согласился Терентий. — Только выбьют из него блох молодые ребята — в бабах заплутался, плут.

— Э-э-э, ястреб востроглазый, не тебе баить-говорить о женщинах.

— А что? Смолоду бил птицу в небе на крыле, а гнезд не зорил… Сейчас в душевности загадка.

— Не смутьянь молодежь безответственной демагогией, — припирал Мефодий отца, с родительской заботой поглядывая на стоявших поодаль Ивана и Силу Саурова. — Им за овцами да лошадями ходить, а ты пугаешь их…

— Говорите, говорите, — попросил Сауров: страхи эти были для него веселы.

— Ну-ну, подайте голос, молодцы, очень уж знать охота ваши мнения… по столь глобальному вопросу, — Андриян потирал свои руки азартно.

— Андриян Ерофеевич, да в статейках-то кричат о погубительстве природы понарошке, — отозвался Иван. — Так это… мода…

— Разъясни.

— Концы с концами не сводят: хлеб, мясо, молоко подай, а бересклет в лугах не вырубай, хоть он мешает табунам, — снисходительно, как о шутниках, сказал Сила.

— Увлеченно горюют, — заглушил Ивана треском мотоцикла лихо подкативший Афоня Ерзеев, голубым смрадом окурив траву.

— Себялюбцы! Ты, Афонька, промчишься ночью, сотню людей взбулгачишь, как на пожар! — Правый глаз Елисея стал меньше левого, остекленел в строгой неподвижности.