Благодарение. Предел

— Поприроднее. Заводик по овощам строят на совхозной земле, на черноземе. Садятся, как слепые, мнут родного ребенка… — У Филиппа побелели губы. — Уж если привыкнуть к такой трате земли, тогда жить-то чем?

— Вот это верно, — заикаясь, начал было Иван, но голос Насти со двора позвал его, и Иван, сутуля широкие плечи, вприскок бросился к ней, легко перемахнул через плетешок.

— Чего звала?

— Да просто посмотреть: послушный ты или нет. Помоги Ольке корову привязать.

Иван привязал корову к сухой ветле.

— Иди зови друзей к себе в гости, нечего тереться около стариков, — сказала Ольга Ивану. — Управимся, с Настей и Клавой придем к тебе.

— Гостевать или как?

— Не все тебе равно?

— Одна приходи на заре.

— Подумаю. Не побоишься, Иван?

VIII

В сапожках, в легком платье, накинув на пшеничную голову черную кисею, пришла Ольга к Сауровым под вечер. Анна глянула в ее глаза, хлопнула себя по бедрам.

— Ну и зелье ты, девка!

— А что? — спросила Ольга, поднимая к свету лицо с чуть вздернутым носом и веселым подбородком. — Откуда это видно, тетя Нюра? — Прошлась по комнате, молодо постукивая сапожками. — Вашего Силантия муха, что ли, укусила? Летает, своих не признает. Ненормальный.

— Нормальный — чересчур даже.

— Какой же нормальный? Не может прямо дорогой ходить, кидает его с краю на край.

— Махни на него рукой, Олька, — сказала Анна и разъяснила: — Несовершеннолетний не только годами, но и умом.

Ольга подобрала подол платья под ремешок и взялась мыть полы. Легко возила вехтем по доскам, не сгибая ноги в коленях.

«Красивая, рослая, что руки, что ноги — все как по заказу. И лицом благородная, заманистая, задорная. Ну, это разрастется, что бедры, что грудь. Сытая, ухоженная девка. Ишь, и духами разносит от нее», — думала Анна.

Скрипнула дверь, и Ольга юркнула в спальню.

Сила взял с полки книгу и, проходя мимо Ольгиной кисеи, испуганно всхрапнул. Хлопнул дверью посильнее обычного. Мать пригрозила ему кулаком в окно.

— Можно? — замирающий голос Ольги, и тут же показалось ее лицо, милое, готовое радостно удивиться. — А-а, его уж нет? Меня не спрашивал, тетя Нюра?

— А зачем он тебя будет спрашивать? Подумай.

Ольга умылась, причесалась и, сияя глазастым лицом, приласкалась к Анне:

— Расскажите о нем, а? Только правду, а?

— Помаялась я с ним, чего таить! Множество в нем этого самого неждамши-нагадамши. Вроде открыт, а заплутаешься в открытости. Вроде сердечный, жалостливый, а ни к кому не привязывается. Вроде всех любит, добрый, а в глазах иной раз такая зима, хоть шубу надевай в петровки. С кручи прыгал, мол, не тронь меня пальцем, наврали, что я сено поджег. Иной раз сидим в гостях, он встает, ни прощай, ни до свиданья — ушел. Думаешь, до ветру — нет, шагает в степь или в межгорье. Подальше от него, Оля, пусть он один лбом стукнется. А уж стукнется… — Анна взяла за привычку вешать на сына то ли всамделишные, то ли запузырившиеся на слухах грехи. И очень уж ей хотелось, чтобы посочувствовали нелегкой возне с ним, а заодно и Силу похвалили бы, ну хотя бы так: «Да как тебе не совестно, Нюшка! Парень он хоть и не очень умен, но честнейший, прямой родственник лучших борцов за счастье, редкостный полпред из светлого будущего».

Но никто, перед кем Нюра костерила своего сына, не вступился за Силу. И только эта девка первая отозвалась:

— Вот что, тетя Нюра, жалко мне вас, измаялись вы с ним. Я помогу вам: не отступлю от него, пока не воспитаю. Уж у меня хватит всего — терпения, смелости. Всю себя отдам, а не отступлюсь. Я размениваться не буду. Жить — так жить, помирать — так помирать! Подавиться бы замужним бабам таким парнем!

— Да о каких ты бабах? Не играет он с ними.

— Знаем мы этих вдовушек. Да и мужние глядят на него, аж стыдно.

— Да что? Парень он молодец, Сила-то. Только не велю я ему встревать промеж Ивана и тебя. Правду говорю. И ты, девка, не крутись, хватайся за Ваньку. Опять же сам Мефодий Елисеич…

— А что он? Кто я ему?

— Нет, уж не втягивай моего джигита, там без него клочья полетят.

— Да ты сполоумела, тетя Нюра?

— Что трещишь? Подумай о своей голове, пока она на плечах. Мечешься, как телка в первой охоте. Глаза по ложке, а не видишь ни крошки. На игрищах со спины прыгала на мальчонку.

— Да ведь игра была в мячик, кто проиграл, на том и катались. Обовьешь шею: вези, идол!

— Не смущай парнишку… рано ему.

— Ох, Нюра, Нюра, не хотела бы я дожить до твоих лет бездетной… злобишься ты…

— Надо бы огневаться, да что взять с тебя? У Алены руки не доходили, извольничилась ты… хоть бы матушка поскорее вернулась.

Ольга откинула голову к стене, лицо бледно зазябло. Зажмурясь, тихо сказала:

— Это ты мой сон рассказала о матери? Ее ведь нет.

— А ходил слух, жива. Олька! — вскрикнула Анна, схватив ее за плечи и втискивая в креслице. Набрала полный рот воды, обрызгала лицо Ольги. — Что ты? Не слушай меня, трепотуху. Дура я.

Ольга безмерно усталым движением руки провела по своему лицу.

— А зачем я приходила к тебе?

— Да приходи, ради бога! А о матери я так это, по-бабьему сказала.

— Может, и про батю что-нибудь скажешь?