Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Женщина, работавшая в прачечной при гостинице, нашла ее в заднем кармане моих брюк — кармане, про который я даже не помнила, что он существует. Видимо, в бассейне я побоялась просто оставить в шкафчике с одеждой и положила в этот карман, а потом благополучно забыла. Мне было приятно, что звезда вернулась, что она уютно висит у меня на шее и, надеюсь, приносит мне счастье. Но есть одна странность: как бы я ни любила эту звезду, когда она пропала, я острее чувствовала ее силу. Я продолжаю представлять себе, как дарю ее, вижу ее на других людях, представляю себе, как она живет в их сердцах. Это хорошая практика, но не такая сильная, как «отдавать» вещь, по которой я продолжаю скучать, но которой у меня нет. С другой стороны, когда воспоминания о звезде потускнели, практика утратила бы свою яркость, а так звезда висит у меня на шее как постоянное напоминание, и практика продолжается.

Буквально на следующий вечер, во время прогулки в лесу вместе с Эдит, это упражнение повлекло за собой важные последствия. Я представляла себе, как отдаю свою звезду, и вдруг заметила: если я добра к самой себе, у меня появляется чувство, что я недобра к окружающим. Старая проблема «последнего глотка вина» — если я добра к себе, то выпиваю последний глоток сама, а значит, никому другому он уже не достанется.

Я ощущала в этом внутренний конфликт, вопрос «Кто я?» неожиданно всплыл снова. И я начала понимать: на самом деле нет разницы между добротой к себе и добротой к другим, тут нет конфликта, который мне виделся. Если я достаточно хорошо прорабатываю вопрос «Кто я?», то границы, различия между мной и другими начинают растворяться, так что это уже перестает быть вопросом «либо-либо»: либо быть доброй к себе, либо — к кому-нибудь другому. И чем больше растворяется эта граница, тем отчетливей действия, которые я истолковывала как проявление любви к другим, становятся действиями, которые я хочу совершить по отношению к себе самой. Я радуюсь, оставляя кому-то другому последний глоток вина. Или, если уж на то пошло, все вино!

Это очень важная для меня тема. Я уже прорабатывала ее в ситуации со звездой и еще раньше, занимаясь тонглен. Теперь я сделала новый шаг по этому пути, с помощью вопроса «Кто я?» снимая это чувство отделенности, обособленности. Каждый раз, хватая последний кусочек сыра, я спрашиваю: «Стоп. Кто его схватил? Кто чувствует себя обделенным?» И тогда я получаю такое же наслаждение, отдавая его. Как говорит Кен, всегда есть только одно «Я», которое наслаждается всем этим. Мне кажется, именно жесткая и поспешно проведенная граница между мной и другими преграждала мне путь раньше и мешала быть по-настоящему доброй к самой себе. Запертая этими границами, я чувствовала себя обделенной, если была добра к другим, и считала себя скупой и алчной, если была добра к себе. Теперь же стало намного легче избавляться от этого и с радостью отдавать что-то другим — и для своей, и для чужой пользы. Я, разумеется, и раньше это знала, но теперь это знание реализуется в очень конкретных и практичных формах, и для меня это очень важно.

Когда Трейя приходила в себя после второго этапа химиотерапии, ее легочная инфекция вызвала небольшое воспаление. Врачи уверяли, что тут нет ничего страшного, но, опасаясь контактов Трейи с внешним миром, они попросили меня несколько дней не навещать ее. Мы стали общаться по телефону; она занималась творчеством, медитировала, писала письма, работала с вопросом «Кто я?», делала записи в дневники, и все у нее шло хорошо.

А у меня — нет. Во мне происходило что-то очень скверное, но я не мог понять, что именно. Я чувствовал себя отвратительно.

— Норберт, я снова поеду на Драхенфельс. Позвоню тебе из Кенигсвинтера. И еще: у тебя ведь есть номер Эдит?

— Да, Кен. Ты-то в порядке?

— Не знаю, Норберт. Не знаю.

Я дошел пешком до Рейна, сел на паром до Кенигсвинтера. Оттуда ходят трамваи до самого верха, до легендарной Драхенфельс, самой популярной туристической достопримечательности в Европе, где стоит величавая крепость, которая некогда контролировала Рейн на протяжении двухсот миль. Как и во всякой «раскрученной» достопримечательности, в Драхенфельсе сочетаются исторический памятник, от которого захватывает дух, и довольно убогий туристический аттракцион. Впрочем, в крепости есть башня, но большинству туристов лень на нее забираться. Там минут двадцать приходится осторожно карабкаться по лестнице — крутой, узкой, вызывающей клаустрофобию.