Благословенный Камень

Монахи Портминстерского аббатства в точности копировали текст книги, оставляя на каждой странице место для первой буквы, которую вписывали в последнюю очередь здесь, в обители Святой Амелии. И хотя по всей Англии славились именно буквицы, а не тексты, весь почет доставался монахам. Мать Уинифред принимала это как должное, ибо дала обет послушания Церкви, Богу и мужчинам. И все-таки иногда она думала: как было бы приятно, если бы умение, талант и самоотверженность ее сестер получили бы хоть какое-нибудь признание.

Она вернулась мыслями к отцу-настоятелю. Ее последнее видение-сон было настолько ярким, что ей не терпелось обсудить его с ним. Конечно, она не может сама пойти к настоятелю, она должна ждать, пока он сам не придет к ней. За сорок лет жизни в монастыре Уинифред почти не выходила за его стены, за исключением тех случаев, когда умирали члены ее семьи, которых хоронили на деревенском кладбище. И один раз она присутствовала на церемонии введения отца Эдмана в должность нового настоятеля Портминстера.

Отец-настоятель… Как странно, что он решил неожиданно посетить монастырь именно в это утро. Смеет ли она надеяться, что это все по Божьей милости? Означает ли это, что аббат наконец смягчился и внял ее просьбе? Может быть, он понял, что Уинифред хочет расписать алтарь не ради удовольствия или тщеславия, а в дар святой, в знак благодарности за то, что она сделала для Уинифред?

В детстве, когда Уинифред жила в поместье своего отца, она обладала необъяснимым даром находить пропажи — булавку, брошку, а однажды даже нашла пирожок с мясом, который утащила собака. Бабушка сказала ей, что, она, вероятно, унаследовала дар видения от своих кельтских предков, но об этом нельзя никому рассказывать, а то ее будут считать ведьмой. Поэтому Уинифред держала в тайне свое второе зрение, пока однажды у них не пропала серебряная ложка, и они не перевернули усадьбу вверх дном, пытаясь найти ее. Четырнадцатилетняя Уинифред «увидела» ее в кладовой за маслобойкой, и, когда ложку там и обнаружили, взрослые потребовали объяснить, как она узнала, где ложка. Она объяснить не смогла, и ее сочли обманщицей. Ее выпороли, а отец мальчика, с которым она была помолвлена, расторг помолвку, сославшись на скверные наклонности девочки. Тогда-то она и отправилась в часовню Святой Амелии, чтобы попросить о помощи.

Пока мать с сестрами молились в часовне, Уинифред решила осмотреть монастырь, и когда забрела в скрипторий, где сидели, склонившись над работой, сестры, и увидела все эти палитры и пигменты, пергаменты и перья, то поняла, что это и есть ее предназначение.

Отец Уинифред с радостью позволил дочери уйти в монастырь, с тех пор Уинифред там и жила. И не было ни одного дня, когда бы она не возносила благодарственную молитву святой Амелии, спасшей ее от плачевной участи незамужней дочери, не подарившей родителям внуков и ничем не оправдывающей свое бесполезное существование, которая со временем превратилась бы в самое презренное на свете существо — в старую деву, которую родня будет терпеть и содержать взамен на ее скверные выходки и скверную вышивку.

В скриптории монастыря Святой Амелии пахло маслом и воском, углем и сажей, серой и травами. В воздухе висела дымка, потому что лампады горели день и ночь — не для освещения, а для того, чтобы собирать с них копоть, необходимую для изготовления чернил. Монахини также изготавливали собственные пигменты: дивный темно-голубой из лазурита, который привозили специально из Афганистана; для получения красных чернил они использовали красный свинец, вермильон делали из ртутной руды или раздавленных кермесов; а также составляли и другие краски, секрет изготовления которых никогда не выходил за пределы этих стен.

Во главе стола, стоящего в центре, сидела сестра Эдит, которая была самой искусной из них в наложении золотых пластин, с которых начиналось изготовление миниатюр. Для того чтобы наложить гипсовую основу, а поверх нее — золотую пластину, требовались твердая рука, острый взгляд и особое чутье, чтобы определить, что основа влажная ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы подышать на нее именно так, а не иначе, а затем определенным образом вдавить в нее шелковую материю и отполировать специальным инструментом из собачьего зуба до нужной степени. Будь у сестры Эдит рука чуть тяжелее, а зрение чуть похуже, украшение из золотой пластины получалось бы в лучшем случае второсортным.