Благословенный Камень

Другая сестра расписывала миниатюру с изображением Адама и Евы в Эдемском саду. Они были обнажены и оба имели женственные формы — округлые бедра и животики, потому что монахиня понятия не имела, как выглядит голый мужчина. А прикрывающие тайные места фиговые листочки им Сам Бог послал, потому что сестры совершенно не представляли, как выглядит мужское тело под одеждой. Сама мать Уинифред за всю свою жизнь так и не узнала строения человеческого тела, даже женского, потому что никогда не присутствовала при родах и ей не приходилось видеть женские гениталии. Она слышала поговорки: «У мужчины есть ключик, у женщины — замочек»; «У него меч, у нее — ножны» и другие в этом роде. Но то, как мужчина и женщина становятся одной плотью и как зачинается новая жизнь, находилось за пределами сознания матери Уинифред.

Она никогда не задумывалась об этой стороне человеческой жизни — и уж тем более о том, что она потеряла. Насколько она могла понять (в основном из рассказов, услышанных от дам, навещавших монастырь), эти неведомые ей отношения приносили удовольствие мужчинам и горе женщинам. Она помнила, когда вышла замуж ее старшая сестра и к ним пришли двоюродные сестры, чтобы помочь ей уложить вещи в дорогу, — как хихикали девушки разглядывая chemise cagoule,

пышную ночную рубашку с маленькой дырочкой спереди, чтобы зачинать детей при минимальном физическом контакте.

— Почему бы вам не отдохнуть немного, сестра? — спросила Уинифред у пожилой монахини, которая уже начала рисовать змея.

— Простите, что я так долго копаюсь, мать-настоятельница, просто у меня глаза…

— Это бывает со всеми. Отложите кисть и посидите несколько минут с закрытыми глазами. Может быть, вам помогут несколько капелек воды.

— Но отец-настоятель сказал…

Уинифред поджала губы. Во время своего последнего визита отец Эдман слишком громко выражал свое недовольство тем, что сестры работают все медленнее и медленнее. Не нужно их расстраивать подобными замечаниями. И дело даже не в болезнях. Агнес уже немолода, конечно, она не может выполнять работу так же быстро, как раньше.

— Забудьте о настоятеле, — мягко сказала Уинифред. — Господу не угодно, чтобы мы изнуряли себя трудом до такой степени, чтобы не было сил служить Ему. Дайте своим глазам отдых, а потом снова принимайтесь за работу. — И она мысленно дополнила в список нужд, которые она предъявит отцу-настоятелю, глазные капли для сестры Агнес.

Зазвонили колокола, созывая насельниц монастыря к службе третьего часа — третьему из семи часов, отведенных для молитвы в течение дня. Монахини, осторожно отложив в стороны кисти и перья, прошептали молитву над незаконченной работой, перекрестились и молча потянулись к выходу.

Пройдя через вековую аркаду, они собрались на клиросе, который располагался в центре часовни: на восточной стороне находился алтарь, где служили мессу; на западной — за деревянной ширмой — был неф, где собирались пришедшие на мессу местные жители, пилигримы и гости. Сама же часовня, скромное каменное здание, располагалась в центре убогих построек, из которых и состоял монастырь Святой Амелии, построенный триста лет назад. Сестры, которые подчинялись уставу св. Бенедикта, который призывал к молчанию, целомудрию и воздержанию, спали в кельях в дортуаре, а ели в большой трапезной. Чуть более комфортный дортуар предназначался для насельниц монастыря — не монахинь, а обеспеченных дам, живших в уединении. У них также имелся гостевой дом для пилигримов и странников, хотя в эти дни он пустовал. Рядом с маленькой церковкой находился дом капитула, где монахини собирались для чтения устава и исповедались в своих грехах, и, наконец, скрипторий, в котором они проводили большую часть своего времени. Все эти каменные строения располагались вокруг аркады, представлявшей собой прямоугольник из объединенных арками колонн. И вот в этих холодных серых молчаливых стенах создавались самые красивые во всей Англии манускрипты.

Уинифред смотрела, как стайка сестер потянулась гуськом к ложе на клиросе. Когда-то их было много, а теперь становилось все меньше и меньше, все они были стары и немощны, среди них не было ни одного нового молодого лица. И все же Уинифред строго поддерживала дисциплину и каждое утро внимательно оглядывала своих монахинь, удостоверяясь, что их одеяние безупречно: черная накидка, нарамник с вуалью, белая камилавка и плат и повязка. В суровую погоду и в тех редких случаях, когда они выходили за пределы монастыря, он надевали черные рясы с чепцами. У каждой вокруг пояса была обвязана веревка, с которой свисали четки и столовый нож. Рук у них видно не было, потому что они прятали их в рукава, сцепив пальцы на поясе под нарамником. Глаза всегда смиренно опущены. И хоть им позволялось говорить, они должны были говорить тихо, ограничиваясь минимумом слов.