Благословенный Камень

Заключительные слова были сказаны пожилым человеком, которого звали Петр, что показалось Амелии странным, потому что, обращаясь к нему на латыни, они называли его Камнем. Ей еще не приходилось встречать людей по имени Камень. Когда она спросила, почему у него такое странное имя, Рахиль ответила ей:

— Потому что он — Симон Камень, его прозвали так за стойкость и преданность. Он был первым учеником нашего Господа.

Внешний облик Петра не соответствовал его прозвищу. Он был маленького роста, старый и немощный, и его пришлось подвести к кушетке, откуда он заговорил голосом мягким, как прикосновение перышек. Сначала он возблагодарил Господа, а потом заговорил о святости жизни. Госпожа Амелия мало что поняла из его слов, но вежливо слушала его увещевания: «Вы — избранный народ, царственное священство, народ святой… Некогда не народ, а ныне — народ Божий…»

Под конец стали собирать деньги, часть которых предназначалась для римских бедняков, а остальные — для нуждающихся христианских общин в империи. Когда все начали расходиться, Рахиль попросила Амелию остаться — она горела нетерпением услышать мнение подруги. Амелия призналась, что не понимает новой веры и не может принять приближающийся конец света.

— Благодарю тебя, дорогая подруга, за то, что пригласила меня сегодня. Но это не для меня. У меня нет веры, которой вы требуете от своих последователей. Кроме того, я не думаю, что нужна вашему Спасителю. — Она внезапно остановилась.

Немощный старый апостол Петр собирался прочесть заключительную молитву, и изумленная Амелия увидела, как он встал, поднял свои слабые руки и произнес: «Отче наш Сущий на небесах…»

Как громом пораженная, она смотрела на его протянутые то ли к небу, то ли к людям руки, вспоминая пророчество своего предсказателя. Не его ли он предсказывал?

Из-за невыносимой летней жары Рахиль стала проводить субботние собрания в окруженном колоннами саду. Народу стало приходить все больше, и она уже не могла накрывать три стола с тремя кушетками за каждым. Теперь гости усаживались на земле или на скамьях и брали хлеб с деревянных блюд, которыми их обносила Рахиль. И поскольку у них не было специальных мест для богослужений, не было храмов и синагог, а собирались они в домах друг у друга, они называли свои встречи ecclesia,

что по-гречески означает «собрание» и что впоследствии будущие поколения нарекут «церковью». И дом Рахиль превратился в дом-церковь, так же, как дом Хлои в Коринфе, дом Нимфы в Лаодикее и так далее. И все эти разбросанные по миру дома-церкви они стали называть Соборной Церковью.

Христианская вера распространялась столь стремительно, что теперь Рахиль почти ежедневно совершала в своем саду обряд крещения, — в фонтане, из которого лилась вода на вновь обращенных. Она проводила его так, как научила ее двоюродная сестра Хлои, которую научил миссионер Павел, в свою очередь узнавший о нем от Петра в Иерусалиме. Этот обряд был посвящением в новую веру — так крестился сам Христос в водах Иордана, и теперь, почти сорок лет спустя, так же крестились его последователи. Но Рахиль еще только предстояло окрестить свою лучшую подругу.

Она присматривалась к Амелии, которая вносила свою долю в общинные трапезы в виде небольших хлебцев, которые она пекла своими руками и украшала крестами Гермеса.

Амелия и понятия не имела, как усердно Рахиль за нее молится. Она молилась не только о том, чтобы Амелия вступила в блаженное лоно Церкви Христовой, — Рахиль молилась о спасении бессмертной души Амелии. Обращение самой Рахиль произошло дождливым январским днем, который она никогда не забудет, когда она услышала благую весть из Палестины о том, что долгожданный спаситель евреев наконец-то пришел и что при втором Его пришествии живые объединятся с мертвыми, потому что, как говорил Павел, смерть временна и крещенные во имя Господа воскреснут. Петр возложил свои старческие ладони на голову Рахиль, и она почувствовала, как горе моментально оставило ее. Она хотела, чтобы такое же счастье испытала и Амелия.

Когда умер Соломон, именно Амелия была ее главной поддержкой и утешением: она приезжала в любую погоду, утешала или просто молчала — в зависимости от того, в каком настроении находилась Рахиль, — но всегда была рядом, делила с ней ее горе и внезапно свалившийся на нее груз безнадежного одиночества. Много раз в эти черные дни Рахиль спрашивала себя, смогла бы она пережить это, если бы не Амелия.

— У меня такое ощущение, будто я теряю себя, — призналась однажды вечером Амелия, глядя в сад, освещенный лучами закатного солнца. — Корнелий разрушает меня, Рахиль, и у меня нет сил противостоять ему.

Рахиль так хотелось сдернуть это ожерелье с шеи Амелии и растоптать ногами этот ненавистный голубой камень, стереть его в порошок! Но Корнелий проверял, чтобы жена надевала его каждый день, и Амелия считала, что она это заслужила.

— Я ведь изменила ему, — грустно говорила она.