Благословенный Камень

— Амелия, послушай меня. Однажды Господь подошел к группе иудеев, которые собирались побить камнями женщину, виновную в прелюбодеянии. Они спросили Его, что Он об этом думает. А Он сказал им, чтобы тот, кто без греха, бросил камень первым. И никто, Амелия, так и не смог бросить в нее камень! Разве Корнелий безгрешен?

— Это совсем другое. Он — мужчина.

Рахиль ничего не могла на это возразить: традиционное неравенство мужчин и женщин существовало как у римлян, так и у евреев, когда отец или муж в доме был выше всех женщин. Но Иисус проповедовал равенство мужчин и женщин перед Богом, и разве сама Рахиль не была тому доказательством? В синагоге она должна сидеть отдельно, за ширмой, там она не может принимать активное участие в службе, но у себя на субботних собраниях, прославляющих жизнь, смерть и воскресение Христово, она выступает в роли диакониссы — ведет собрание, под ее руководством христиане молятся и преломляют хлеб. Когда же вернется Иисус, и наступит время Его Господа, то и для женщин, и для мужчин настанут новые времена.

Рахиль не собиралась отказываться от своих намерений относительно своей подруги. При втором пришествии Иисуса в новое Царство будут допущены только крещеные. А оно уже близится, потому что, по словам Петра, Господь обещал снова прийти на землю еще до того, как умрут его ученики. Иисус воскрес больше тридцати лет назад, те же из его последователей, кто еще жив, уже достигли весьма преклонного возраста — к примеру, Петр, который одряхлел уже настолько, что, кажется, жизнь вот-вот оставит его. И, попробовав с ночи тушившееся на медленном огне рагу с кусочками баранины, таявшими во рту, Рахиль мысленно сказала, что отдаст все силы, чтобы спасти душу своей подруги.

Амелия напевала себе под нос, выкладывая хлебцы на блюда. Выполняя эти незначительные поручения, она чувствовала, что хоть кому-то нужна. Ее домашним не было до нее никакого дела. Корнелий все больше времени проводил в императорском дворце, — он уже стал приближенным Нерона, и, хотя у Амелии было пятеро детей, один зять, две невестки и четверо внуков, ее дом на Авентинском Холме был на удивление тихим и пустынным. В нем остались только двое мальчиков: повзрослевший Гай, который уже через два года должен был надеть тогу, какую носят взрослые мужчины, — он почти все свое время проводил со школьными товарищами и наставниками, и у него не оставалось времени на мать; и маленький Люций, который, по сути, не был ей сыном, и который проводил все время со своей нянькой, наставниками и Корнелием, когда тот бывал дома. Амелия бродила по залам, колоннадам и садам их расположенной на холме виллы, как будто все искала что-то. Рахиль сказала, что так она пытается найти путь к вере, но Амелия почему-то в этом сомневалась. Если бы она искала веру, то разве не обрела бы она ее уже теперь, в этом средоточии религиозной лихорадки? Иногда она наблюдала на собраниях, как люди в религиозном экстазе начинают говорить что-то непонятное или предвещать скорый конец света. Они молились, пели и крестили вновь обращенных, называли Господа своим спасителем и вручали свои души Богу. Но до сих пор ничто из этого не тронуло души Амелии.

Она стала готовить еду для бедного Джафета, которому трудно было есть, потому что у него не было языка. Язык ему отрезал хозяин-садист, и он стал ходить в дом-церковь Рахиль, потому что еврейский Бог внимает молчаливой мольбе. Жрец из храма Юпитера потребовал, чтобы Джафет платил ему деньги за то, что он будет вслух произносить за него молитву Юпитеру: «Как же ты хочешь, чтобы тебя услышал бог, если ты не можешь говорить?»

Подавая тарелку с хлебом Клеандру, молодому рабу с изуродованной ступней, которого Рахиль недавно отпустила на волю, она невольно вспомнила о ребенке, которого у нее отняли, выжила ли малышка в куче отходов или она уже в загробном мире, ждет воссоединения со своей матерью, о чем говорил Иисус. Если бы только она могла уверовать! Амелия ходила на эти собрания не из религиозных побуждений, а потому, что Рахиль была ее подругой. Она вновь почувствовала, что нужна кому-то, ощутила себя членом большой семьи, в которую входили Гаспар, освобожденный однорукий раб; Джафет, навеки замолчавший из-за отрезанного языка; Хлои, благовестница из Коринфа; Фиби, пожилая диаконисса, живущая здесь, в Риме. Для Амелии было неважно то, что разные люди видели в Иисусе разные стороны личности — мудреца, обличителя, целителя, учителя, Спасителя, Сына Божьего: разве Сам Иисус не говорил притчами для того, чтобы каждый мог истолковать их в соответствии со своей верой? Амелии Иисус представлялся учителем нравственности. Она не видела в нем ничего божественного, никакой чудесной силы, кроме разве одного: благодаря его учению она вновь обрела счастье. И это было чудом.