Блаженные времена, хрупкий мир

Вскоре пришло письмо от адвоката с сообщением о наследстве матери, причем единственным наследником оказался Лео. Лео был теперь богат. В этом не было никаких сомнений. Перечисление статей дохода и цифры в этом письме выглядели весьма абстрактно, и Лео, перечитывая его раз за разом, никак не мог уяснить себе: деньги приносят счастье. Или: странно, но деньги все-таки не приносят счастья. Лео вновь и вновь перечитывал письмо. Сами цифры мало что ему говорили, но выражения «Ваша покойная мать» или «составительница завещания» рождали в его душе ощущение скрытой радости, которая была сродни злорадству, чувства столь же близкие, как мать и сын, но чувство это оставалось где-то в глубинах его существа, хранилось во тьме, заключенное в черную капсулу, словно он обязан был непременно изображать траур, чтобы не вызвать никакого подозрения. Какого подозрения? Ведь он ее не убивал. Возможно, это было связано с тем, что он не полетел в Вену. Во всяком случае, тот столбняк, в форме которого выражалась его радость, можно было с внешней стороны спутать со столбняком горя. Теперь он поговорил с дядюшкой Зе. Моя мать внезапно умерла, сказал он, так неожиданно, что я не успел слетать в Вену, чтобы еще раз повидаться с ней. И еще одна неожиданность: дядюшка Зе заплакал. Он встал и принялся обнимать Лео, и обнимал его долго и обстоятельно. Сначала он не проронил ни слова. При случае, сказал наконец Левингер, мы поговорим о твоей матери, но не сейчас, не сейчас.

На следующий день он помог Лео составить план выгодного вложения денег. Лео письменно передал венскому адвокату свои распоряжения на этот счет. Последний пункт: квартира, принадлежавшая матери. В данном случае Лео не прислушался к совету Левингера. Он написал: «Засим поручаю Вам продать вышеупомянутую квартиру, включая всю меблировку». Включая все древние бонбоньерки, напитки и кипы подарочной бумаги, короче, все, что хранится в шкафах — этого он не написал. Включая всю меблировку. Руки Лео чуть заметно дрожали, когда он, перечитав написанное, наконец сложил письмо и засунул его в конверт. Отчего он дрожал? Он дрожал от счастья, ведь может быть такое, Лео подумал, что это он переживает впервые в жизни — дрожь от счастья. На самом деле он испытывал настолько сильное чувство триумфа, что наполовину расплескал водку, наливая ее в стакан. Это он приказал себе строго: сначала письмо к адвокату, только потом — водка. Теперь он успокоился, но ощущение счастья сохранилось, и только разрослось вширь. Даже головная боль утихла. Теперь ему захотелось одеться во все новое. Он отправился в город и, не стесняясь ничем, накупил всего легкого, воздушного, самого модного и бесстыдно дорогого. Это был первый реальный рефлекс его триумфа: он хотел, празднуя смерть матери, со счастливой издевательской ухмылкой надеть что-то такое, что никогда не лежало среди подарков для Лео на ее комоде.

Лео немного напоминал попугая, когда ночью приехал в Бока, чтобы отметить этот день. Зеленый льняной пиджак, облегающие в бедрах и расклешенные книзу голубые брюки из легкой хлопчатобумажной ткани, шелковая рубашка, цвет которой продавщица назвала «обержэн», и белые ботинки из тонкой мягкой кожи.

Новая одежда точно соответствовала его настроению. Такими же пестрыми были его ощущения, намерения, фантазии.