Блаженство по Августину

Пересчитав себе пальцы, Аврелий удовлетворенно уснул, и с утра школьная премудрость ему на ум никак не шла, не приходила к этому каникулярию вплоть до самого вечера. Уже в постели он испугался, что ему вдруг опять привидится какой-нибудь кошмарный сон, и потому поневоле припомнил о незабываемых изустных буквах и числах, заново принялся повторять про себя алфавит. Не то как вернется он в школу к злоехидному Папирию, да как снова ему достанется розгами за забывчивость…

По правде сказать, за беспамятность его Папирий ни разу покуда не наказывал. Он, Аврелий, из многоуважаемой фамилии тагастийских куриалов Августинов, ничего не забывает, исправно отвечает, повторяет то, о чем его спрашивают. Других же учеников и учениц час от часу больно секли вследствие тупости, лени, невнимательности, тугоухости, а его нет, умного и разумного.

Особенно, — наблюдательно подметил ученик Аврелий, — учителю Папирию доставляло видимое удовольствие самолично сечь кого-нибудь из трех глупых девчонок, учившихся грамоте и счету вместе с младшими мальчиками-минористами в одной перголе-пристройке к ювелирной лавке, какой владеет важный тесть Папирия Недромита.

Этих девчонок учитель Папирий не доверял наказывать рабу-помощнику Фринонду, но собственноручно вытаскивал за волосы перед всеми, приказывал задирать выше задницы длинную тунику и порол розгой, наглядно, громко, выразительно отсчитывая удары. Мольба, визг, писк, плач и вопли голозадых наказуемых в расчет не принимались.

Подчас неумолимый наставник дает команду остальным ученикам хором повторять за ним латинский счет воспитательного сечения. Фринонд в это время обычно занимается греческим языком со старшими мальчиками-майористами в соседнем помещении за тонкой дощатой перегородкой.

Уши и вспухшие зады у выставленных на позор девочек и мальчиков при этом одинаково краснеют, словно петушиный гребень. Хотя Папирий в продолжение порки никого не бьет ферулой по ушам или по носу. Он ее бережно укладывает на учительский стул-кафедру.

По окончании экзекуции он вновь брал в руки магистерский жезл, а некоторым наказанным в дополнение повелевал напоказ стоять голозадыми в углу, не опуская туники. Как он говорил:

— …Чтобы из голого ума нерадение и непослушание выветривались, бестолочи! Убедительно и показательно! Укрепляй умственность через зад снаружи, раз так и спереди изнутри разумение и понимание закрепятся…

Понятное дело, Аврелию очень не хотелось оказаться среди тех, кто задним умом крепок. Хотя однажды и он пострадал, последним прибежав после перерыва, — в кустах на заднем дворе отыскивал закатившийся мяч уже после призыва Фринонда воротиться к школьным занятиям.

— Сказано было вам, неслухи, — похолодев, услышал Аврелий ехидно-злорадный голос Папирия, — опоздавшим достаются и кости, и в кость, и горячо по мягкому голому месту. Два жгучих, пять горячих, Августин!

За плач и рыдания Папирий его оставил в углу проветриваться. Но вскоре смилостивился, неожиданно, едва-едва не застав врасплох, велел наказанному продолжить алфавит от латинской буквы «Р». Благополучно добравшемуся до зеты зареванному страдальцу, было разрешено сесть на его место на длинной скамье за столом, однако запрещено ерзать и егозить. А вдогонку под веселенькие, но опасливые смешки товарищей афористически указано:

— Чесаться побыстрее лишь, когда зовут, а не там, где сдуру чешется…

До сих пор Папирий им не демонстрировал ни литер, ни цифр, всего только говорил, интригующе намекал о существовании письменных знаков, морща лоб, закатывая глаза, глубокомысленно указуя двумя перстами в потолок.

Уже осенью он стал учить их складам и слогам, вынуждая вслед за собой трагедийно по-гистрионски завывать: аба-ба, ада-да, ба-ба-баб, бе-бе-ме… В общем, его и бе, и ме, и ку-ка-ре-ку, бум-бум, гав-гав, вар-вар, гыр-гыр — ни дать ни взять походили на утреннюю зычную перекличку скотины и рабов где-нибудь на сельской вилле.

Чего-либо человеческого, цивилизованного, разумного Аврелий и в несмышленом детстве, очевидно, не находил в том, как же бездарно, безбожно по старинке его обучали началам-принципам грамоты, письма и счета.

«Горе тебе, людской обычай, подхватывающий нас потоком своим! Кто воспротивится тебе? Когда же ты иссохнешь?»

Впоследствии Августин по книгам и на практике самостоятельно осваивал дидактику, отчего в благорассудительном и здравомысленном противопоставлении приобрел заряд проницательного интеллектуального недоверия к закостеневшим заурядным мнениям и предвзятым представлениям, утвержденным предрассудкам, привычным пережиткам. Ибо все старое, нажитое, устоявшееся отнюдь не всегда равнозначно всему хорошему и наилучшему.

В подтверждение этой истины можно припомнить, как нежданно-негаданно разумный мальчик Аврелий в лучшем виде выучился письменным буквам и цифрам неделей позже на сатурналии. Но не самоучкой, потому как помогли ему в том без принуждения или, наоборот, без особых просьб дружок Скевий и старший раб-повар из фамилии Романианов.