Блаженство по Августину

К мысли будь упомянуто, и давний случай памятен, когда аккурат на те языческие сатурналии кормилица и нянька Эвнойя повела Аврелия в женский день мыться в городские термы. Почему это так, ему понятно, ведь во время сатурналий по древней традиции как бы не бывает разницы между свободными и приневоленными. Рабам разрешается сидеть и праздновать за одним столом с хозяевами. Да и работу и службу в эти декабрьские иды накануне январских календ и нового консульского года с них спрашивают не так строго и поменьше, в контраст с обычными будничными днями.

Поэтому дома нянька Эвнойя не стала специально греть воду для мытья воспитанника и решила с разрешения домины-матроны Моники отвести малолетнего в бани, совместив приятное удобство с воспитательной служебной необходимостью. В теплом аподитерии, раздевшись и раздев Аврелия, она тут же о нем позабыла, плотно расселась на скамье, расставила толстые ляжки и принялась взахлеб болтать с другими голыми рабынями, предоставив своей мелкой необходимости самой всюду шастать в познавательных целях по знакомым городским термам проконсула Поллиния.

В палестре Аврелий сначала наблюдал, как несколько старых, толстозадых, распаренных докрасна женщин неуклюже и как-то лениво перебрасываются мячом, по-лошадиному подрагивая крупом и мясистыми грудями. Но намного интереснее и разнообразнее было во фригидарии, где присутствовала всякая верхняя и нижняя женственность в гораздо большем количестве и в разнообразии возрастов, размеров, женских и девичьих обнаженных форм.

Вон у той левая грудь большая и тяжелая, свисает книзу, а правая поменьше, смотрит прямо вперед. У кого-то раздвоенная женственность прячется промеж ног, а этой все ее выпуклое и гладкое наружу и вверху…

Любознательного наблюдателя и обозревателя почти никто не замечал. Разве что кто-нибудь пренебрежительно, мечтая о большем, мельком оглядывал, что у него самого малозаметное имеется там в паху, и равнодушно отворачивался.

Лишь в горячем кальдарии, касательно чего он тут любопытствует, заметила какая-то белобрысая девчонка, наверное, тремя-четырьмя годами старше него. По меньшей мере пухлых женских грудей у нее еще не имелось, узкая плоская щелка промеж ног реденько курчавилась и покуда не требовала бритья или выщипывания, — как впоследствии припоминал Аврелий.

Зато поскорее превратиться в женщину, чтобы иметь много всего округло женственного, ей уж стало зажигательно невтерпеж. И мужские продолговатые различия ее, очевидно, привлекали принципиальной несхожестью с женским естеством.

Поначалу она смутилась, отвернулась, покраснела, но искоса, украдкой все же рассмотрела изучающе зачаточные мужественные признаки любопытного мальчишки. А он ее и сзади изучил. В отместку она скорчила рожу хуже задницы, приставила руки голове, показала двумя ладошками, как он хлопает ослиными ушами. Потом набралась отчаянности, совсем развернулась к нему лицом, приложила кулак к промежности и развратно пошевелила большим пальцем.

На ее беду, может, мать или, — кто она там ей? — строгая наставница неприличный эротический жест незамедлительно отметила и пресекла. Аврелия ввиду его малолетства и малоразмерности источником неприличия широкогрудая голая тетка ни на палец не сочла, но девчонке она высоконравственно всыпала на обе круглые половинки. Согнула ее пополам на толстом колене и как начала звучно отделывать широкой, будто лопата пекаря, ладонью по филейным частями да еще с душевным назиданием о том, что кому-то покамест чересчур рано бесстыдно взирать и вожделеть мужчину.

Вокруг них прочие добродетельные голые женщины воспитательное зрелище с карательными хлесткими мерами сопровождали одобряющими возгласами, словно в амфитеатре. И вскоре бедная, опухшая от рыданий девчонка стала похожа на обезьянку с ярко-розовым намозоленным задом.

Видя такое дело, Аврелий почел за оптимальность ретироваться пошустрее от греха подальше — как бы и ему не перепало от вошедшей в негодующий раж могучей толстомясой тетки с трясущимися дынными грудями. Все что угодно может случится под горячую руку от широты души и крепости ладоней. Уж ему-то об этом хорошо известно. Очень больно бывает!

В ту пору он нисколько не задумывался о чувственной сладострастной стороне детородных отношений мужчин и женщин. Как и откуда берутся человеческие младенцы, ягнята, телята, жеребята, отлично знал, но сакраментальный вопрос: зачем и отчего это нужно? — перед ним отнюдь не вставал в любовном томлении. В этом возрасте похоть и вожделение мало кого волнуют, беспокоят, тревожат по несознательности незрелых лет.

Да ведь еще за это неосознанное можно схлопотать болезненно от взрослых и сильных, если дюже любопытствовать о том, чего малым детям знать преждевременно, не положено до поры до времени. Вон у учителя Папирия сначала устные буквы, числа, и только потом чтение, письмо, счет. А тем, кто нарушает его учительский режим-распорядок, или ферулой по уху или розгами на обе корки. Очень, знаете ли, болезнетворно и приснопамятно.