Блаженство по Августину

Вспоминая школьные занятия, перед тем как уснуть, к политическим и цивилизационным обобщениям маленький Аврелий, что закономерно, не прибегал. Но факты и акты запоминал превосходно, чтобы по прошествии десятилетий обращать их в неотразимые аргументы и рациональные силлогизмы. И детство свое он характерно и отличительно помнил в зрелости без прикрас и прекраснодушных измышлений, свидетельствующих о наступлении старческого слабоумия у тех, кому оно видится в золотом или в розовом тумане.

Было бы безумием обо всем детском упоминать вслух, без умолку о том ораторствовать; либо расписывать вычурно то, о чем и думать-то постыдно, неловко, неудобно. Поэтому очень многое о детстве остается у нас недоговоренным в фигурах умолчания. Может, зря, а, быть может, и нет, дабы заново не впасть в него ненароком на старости лет.

Тождественное умозаключение касается отрочества и юности. Не дай Бог, чтоб они повторились, если повторение не мать учения, но порочный круг и застойное безнравственное коловращение, исключающие благодетельное, предписанное в вышних познавательное движение от ничтожного и порочного к великому и безупречному.

До подростковых неизбежных пороков и беззакония Аврелию было еще далековато, но как отстаивать свое право и настаивать на своем превосходстве он прекрасно понимал. Твое добро должно быть с крепкими кулаками, а чужому злу лучше не подворачиваться под руку, коли силенок покамест не хватает, чтобы дать достойный отпор. Хотя примерно равным тебе по силе и возрасту ничто и никто не мешают примерно вломить, врезать им, гадам, поколотить, отдубасить, отделать или еще как-нибудь утвердить лично и налично первенство, главенство в играх и в учебе.

Оно тебе панкратион называется по-гречески. И отец поощряет, показывает, как сильно давать под дых и в глаз с правой или с левой, кулаками и ногами. И действовать в борьбе и драке следует с умом, прицельно, понапрасну не распаляясь, а хладнокровно стремясь нанести противнику наибольший урон и ущерб.

А для того надо многое знать и всему учиться, в том числе чтению толстых книг и счету до миллиона и даже дальше.

Тут Аврелий помнил, как после виноградных каникул к произнесению вслух бессмысленных слогов из деревянных букв учитель Папирий добавил письмо. Тем же самым правосидящим первым ученикам, среди которых он, Аврелий, вовсе не самый последний, следовало самодеятельно прикладывать деревянные фигурные прописи-прорези к восковой дощечке и аккуратно обводить буквы острым стилом из твердого дерева, составляя таким умным модусом письменные слоги.

В то же время остальных бестолочей и обалдуев учитель натаскивал, учил писать сам, по-старому. По очереди хватал каждого за руку и указательно водил пятерней по табличке, мало-помалу моторно приучая к начертаниям латинских букв.

Писать всем приказано и указано отчетливо, но неглубоко, не процарапывая насквозь тонкий восковый слой. Тогда как неумелые и непонятливые тотчас зарабатывают учительскую оценку по ушам ферулой-линейкой. Ею Папирий много чего такого измерял и оценивал, соизмеряя силу ударов и битья.

— Ан розги у него для ровного счета, — прокомментировал Патрик дидактику Папирия и посмеялся над очередной попыткой сына пожаловаться на несчастную судьбу. — Привыкай, мой терпеливейший наследник… если сегодня тебя бьют, то завтра ты непременно дашь сдачи… не тому, так другому.

За битого да ученого раба можно целый эргастул неученой скотины прикупить. И бить это самое быдло хозяину все равно придется, иначе оно ни тпру ни ну… где сядешь, там и слезешь…

Сыновние ребячьи жалобы Патрика только смешили. Не глядя на учительскую малообразованность отпущенника Папирия, он все-таки отдал сына к нему в обучение, потому что никак не мог отказать этому бывшему магистратскому писцу в добросовестности, скрупулезности, въедливости и наличии полезного для дела типично учительского занудства. К тому же и плату за обучение Папирий просит скромную и умеренную.

По прошествии, истечении десятилетий и Аврелий Августин признает некоторую фундаментальную правомерность полученного им начального образования по сравнению с грамматическим обучением. Хотя он неизменно останется далек от пошлых неискренних славословий и ханжеских фальшивых, тошнотворных благодарений за выучку в огород тех, кто его обучал в детстве и отрочестве, как мог и как умел, как было тогда общепринято. Ибо слово «педант» спустя века по аналогии произвели в новых языках от исходных метаморфированных антикварных вокабул-реалий: «педагог» и «педель».

Вот и античный Папирий морфологически педантично трудился не за страх, а за совесть, положительно не спустя рукава туники; они, кстати, по тогдашней моде были коротки и не достигали локтей.

Начиная со второй осени, как полагается, наставник добавил уроков для младших, в полдень отпуская их перекусить на время прандиума с приказом возвращаться ровно через час по солнечным часам на форуме. Равным образом, всех опоздавших и обжору, прибежавшего последним, немилосердно ожидали розги.